О том свидетельствуют Халид ибн
аль-Валид, Абд ар-Рахман ибн Ауф, Амр ибн аль-Ас и Муавия ибн Абу
Суфьян.
Записано и объявлено в 15-й год
Хиджры. Умар ибн аль-Хаттаб(3).
— Вроде бы все верно, пресвященный,
— битрик, так назывался у ромеев комендант крепости, вопросительно
посмотрел на патриарха Софрония, который и был фактическим
руководителем города. — Все, как договаривались. Неужто сдать город
придется? Это измена ведь!
— А ты что предлагаешь? — сурово
посмотрел на него патриарх. — С голоду помереть? Ведь уже четыре
месяца в осаде сидим! Или ты хочешь, чтобы тут резня была, как в
Дамаске? Халид этот — зверь лютый, отродье адово.
— Но слово свое он держит..., —
задумчиво произнес битрик.
— Как им, агарянам проклятым верить?
— покачал головой патриарх. — Посылай гонца. Скажи, что только их
халифу город сдадим. Не спокойно что-то на сердце у меня.
***
— Преосвященный! Преосвященный!
Халиф Умар лагерем встал у ворот! Нас с тобой к себе требует(4). —
битрик спешил так, что даже запыхался.
— Да, я сейчас, — кряхтя поднялся
патриарх Софроний.
— Прикажете повозку подать? —
преданно посмотрел ему в глаза комендант.
— С ума сошел? — горестно вздохнул
старец. — Мы же еретикам город сдаем. Пешком пойдем, словно
грешники кающиеся.
Софроний и битрик пошли к воротам,
провожаемые умоляющими взглядами горожан. Голод, страх, отчаяние,
надежда... Целая гамма чужих чувств свалилась на старца, придавив
его плечи к земле. Он шел пешком, выражая смирение перед божьей
волей. Милосердный господь попустил дикарям из пустыни владеть
священным городом. Как он, многогрешный иерей, может противиться
его воле? Он может только принять его повеление, сохранив по
возможности свой город и свою паству.
Шатер халифа был в двух перестрелах
от городских ворот, и он не выделялся ни размерами, ни роскошью.
Софроний прекрасно помнил, как входил в город василевс Ираклий,
даже его покоробила тогда кричащая роскошь императорской свиты.
Покоробила потому, что три четверти города лежали в руинах, а люди
в нем пухли от голода. Императорские мытари, которые появились
сразу же, как только город оставили персидские отряды, не дали
поблажки ни вдове, ни погорельцу. Вновь заходила римская плеть по
спинам палестинских тружеников. Так было последние семь
столетий...
Да кто же из них халиф? — недоуменно
думал Софроний, разглядывая толпу нарядно одетых арабов. Только
один из них выделялся скудостью своих одежд, и взгляд патриарха
скользнул было мимо, но снова упал именно на этого человека. Грубая
домотканая шерсть, которую пряли женщины этих варваров, была
покрыта пылью дорог и не раз чинилась. Еще один из присутствующих
тоже был одет довольно просто, но он явно не был арабом.
Широкоплечий здоровяк с окладистой бородой походил на людей севера,
но здесь он явно был своим. Да кто же из них халиф? Да вот же он!
Рыжая борода, окрашенная хной, богатырская фигура и жесткий взгляд.
А еще простота одеяния. Умар был аскетом, презиравшим роскошь.
Именно так рассказывали о нем люди. Потому-то все, кроме
русоволосого здоровяка, были смущены. Видно, тот хорошо изучил
вкусы своего повелителя. Софроний, когда подходил к шатру, слышал,
как полководцы оправдывались перед своим господином, который
отчитал их за роскошные одеяния. Даже Халид и Муавия, великие
воины, склонили головы и признали свою вину. Умар в молодости был
пастухом, а затем торговцем, как все курайшиты. И вот теперь он
вознесен на самую вершину могущества, но оно никак не изменило его.
Он был совершенно равнодушен к мирским благам. И именно это пугало
в нем больше всего.