Я не обижался на дядю. Даже любил в какой-то мере, хотя это
больше походило на безусловный рефлекс. Ну, как когда тебя до
полусмерти забивает пьяная мамаша, но ты продолжаешь ее любить,
ведь... ну, это мама и все на этом. Я был бы не против вскрыть ему
глотку, когда он спал. Меня часто посещают такие мысли, едва только
стоит прикоснуться к тому, что можно с натяжкой принять за оружие.
Проломить череп. Проткнуть сердце. Вогнать острый металл в глаз,
пробив дно глазницы и пощекотав мозговое вещество. Подсыпать
отравы. Столкнуть с балкона. Желательно, конечно, чтобы это
выглядело, как несчастный случай.
В тюрьме для несовершеннолетних херово, куда херовее, чем в
приюте. А в приюте херовее, чем у ветерана Ирака и Сирии с
посттравматическим синдромом, развивающимся алкоголизмом и
незаглушаемой скорбью по потере супруги. Я не помнил, какой была
тетя Мэй, наверное, хорошим человеком, раз уж умела уживаться с
Бенджамином. Или еще большей мразью. Это останется тайной, да
как-то и насрать. Мертвые мертвы и им похуй на проблемы живых.
Кровь перестала идти. У меня она перестает идти как-то совсем уж
быстро.
Отодрать ее водой и пальцами с лица, оттереть с одежды.
Останутся пятна. Определенно останутся пятна.
Тонкая струйка журчит на дне пластикового ведра.
Я согнулся пополам, едва-едва успев поднять крышку унитаза. В
морду пахнуло мочой, запах разъедающий слизистую оболочку ноздрей.
Тугая струя блевотины ударилась о белую поверхность с потеками
ржавчины и медленно поползла вниз, смешиваясь с канализационной
водой.
Мерзкий горький привкус желчи будет преследовать меня еще
несколько часов. Муть в голове чуть рассеивается. Похожее состояние
у меня было после первой попытки нажраться в сопли. Паршиво. Очень
паршиво. Укус чертового паука на запястье болезненно теребит
нервную систему. Так и порывало отодрать блекло-желтый пластырь и
расцарапать ранку до мяса, унять зуд другим зудом. Но я еще
несколько минут просто полусидел на корточках над толчком. Больше
не блевал.
Взять частично наполнившееся ведро, выключить воду, идти в
прихожую.
Дядя уже сидел на диване, вперившись взглядом в экран
телевизора.
Репортаж из очередной горячей точки Ближнего Востока. Бенджамену
Паркеру не нравились такие репортажи, и тем не менее, он их
смотрел. Сгоревшая техника, окровавленные трупы молодых парней,
песок, смуглые лица, гильзы, оружие и лощеные лица ведущих из
студий, тесно переплетающиеся с насквозь лживыми заявлениями
политиков.