Я провел бы эти два года в развлечениях и праздности, получив в
итоге лишь дряблое тело, незрелый ум и нежелание нести
ответственность." - ответил он и добавил, - "Сейчас же я стал
крепок телом, мой дух исполнен стальной воли, а разум спокоен и
сосредоточен. И я могу идти путем жизни не оглядываясь, так как все
страхи и сомнения я оставил позади."
Когда я служил в армии, у нас был мудрый старшина. И когда мы
однажды спросили его, почему, собственно, в этой жизни в общем, и в
нашей конкретной службе в частности, все так сурово, и чуть что -
сразу марш бросок в ОЗК, "бигус" этот драный и наряды вне очереди.
Тогда он хитро усы подкрутил, и привел нам простой и доходчивый
пример:
«Вот смотрите, - сказал он: - вам в столовой наливают щи.
Хорошие такие, наваристые. И вроде все должны быть сыты и довольны,
и вроде всем одной поварешкой раздавали... Но! Одному чуть больше
досталось, другому наоборот чуть не долили. Кому-то шмат мяса
жирнее, а кому-то картошка с "глазком". Кто-то вообще щи не любит,
а кто-то - любит, но со сметаной.
Вроде хотели хорошо сделать, а в итоге зависть, обида,
недовольство, и через это страдает дух товарищества, атмосфера в
коллективе, и эффективность подразделения в целом. Невозможно
сделать всем хорошо одинаково и сразу.
А вот если вместо щей "бигус", то все сразу другими красками
играет, ибо дрянь эту ненавидят все, причем абсолютно одинаково,
так как нету в солдатской душе предела ненависти к этому продукту,
а бесконечность, как известно, равна бесконечности. И завидовать
тому, что кто-то во время забега в ОЗК меньше упрел в этом
"химгандоне", тоже не получается, а уж обижаться, что кому-то
досталось больше нарядов, чем тебе - тем более.
Вот и выходит, что равенство, справедливость, и воинское
товарищество возможны только в таких условиях. И не только
воинское. Любое. Потому что когда вокруг плохо, то вроде как все в
одной лодке, вместе и плечом к плечу. А чуть только похорошело, то
сразу начинается социальное неравенство, классовая ненависть и
расовая нетерпимость».
А потом мы вышли на плац, и отжимались, пока в глазах не
потемнело, а разум не достиг просветления, ибо нефиг старшине тупые
вопросы задавать после ужина.
Теплым летним вечером я сидел в курилке, и, потягивая
омерзительную по вкусу "Приму", задумчиво смотрел на забор,
окружающий часть. За забором был лес, за лесом дорога, а за дорогой
деревня с сельмагом, самогоном и сочными румяными девками.
Замечтавшись о девках, я не заметил, как к курилке, в поисках
добычи, мягкими тигриными шагами подошел старшина. Увидев в ней
только меня, он разочарованно вздохнул: я к тому времени уже стал
сержантом, а сержант, по мнению старшины, был переходной ступенью
от солдата к человеку, через что заслуживал, как часть ротной
вертикали власти, отношения если не гуманного, то хотя бы более
снисходительного. Зная это, я не стал убегать, прятаться и пытаться
зарыться в посыпанный пеплом песок, а просто сделал вид, что
собираюсь встать, для отдания воинского приветствия. Старшина
предсказуемо махнул рукой, сел рядом, и проинспектировал мою
папиросу.