– Боже! О, Боже! – повторяла она. – Как это чудесно! Ты, конечно, такого не испытываешь. Мужчины такого не чувствуют…».
Его семейная жизнь – уж какая есть – все пойдет в дело. Позднее он вставит все это в свое очередное литературное произведение.
А ведь она права, подумал Журбенко, закрывая сделанную в ноутбуке запись, на самом деле, какая скучная, неинтересная жизнь! И что же придумать? Замутить с секретаршей? Она, скорее всего, будет не против. Но ведь это пошло, очень пошло. Нет, надо просто писать. Писать, и дожидаться знакомого ощущения, будто кто-то пишет твоей рукой. Валерий Ефимович не раз переживал такое, это, очевидно, и есть вдохновение. Но как его дождаться, что может послужить стимулятором? В задумчивости он достал из бара бутылку и налил себе водки. Вот что губит художника, торжественно, словно тост, произнес он и выпил. Закусив остатками печенья, нажал кнопку интеркома и велел пригласить посетителя.
– Узнаешь, Валик?
– Петя Грицай? – неуверенно произнес Журбенко. Валиком его в самом деле называли в школе.
– А то! Я думал, не узнаешь, богатым стану.
Посетитель, круглолицый располневший мужчина, раскинув руки, уверенно приблизился к столу исполнительного директора, готовясь, по-видимому, к дружеским объятиям, но обниматься через стол было как-то неудобно, а Валерий Ефимович навстречу не вышел, разве что немного приподнялся. Пришлось ограничиться рукопожатием.
– Ну как ты, чем занимаешься? – с вежливым дружелюбием поинтересовался Журбенко.
– Та занимаюсь, работаю, – усмехнулся гость, протягивая удостоверение.
Журбенко раскрыл книжецу с тисненным трезубцем.
– СБУ? – с удивлением произнес он.
– Оно самое, служба безопасности Украины.
– Не опасно приезжать в Россию?
– Та не, я ж здесь в туристической поездке. Наведывались с женкой до старшего сына, он учится в Тарту, в университете, решили посетить СПб. Жена, Наталка, ни разу не была в культурной столице, она у меня молодая.
В ресторане, где в эти часы было совершенно безлюдно, Журбенко поначалу с трудом справлялся с раздражением. Бесило все: и нелепое, заведомо излишнее количество водки и всего остального, чего хватило бы с лихвой на целую компанию, и то, как с барской удалью делал заказ Петр Грицай, панибратски обращаясь к официантке, и то, что Петя категорически настоял, что платить будет только он сам, и его хохляцкий акцент, и даже какой-то интимный полумрак в заведении, но более всего Журбенко злился на самого себя, из-за того, что так малодушно позволил затащить себя сюда, «на рюмку чая, отметить встречу друзей». Позднее, однако, алкоголь и воспоминания о школьных годах сделали свое дело. Возникло некое умилительное ощущение удовлетворенности; настороженность, вполне объяснимая, по отношению к Петру, развалившемуся напротив с раскрасневшимся от водки круглым лицом, куда-то исчезла. С кое-кем из их общих школьных друзей Грицай, оказывается, поддерживал связь, и мог рассказать про них немало забавного. Незаметно переключились на политику.