***
Без страха,
в свет,
кручу свою изнанку.
Уши седеют от занеженности ваших слов.
Смотрите,
ретивое —
сеченое, драное,
молчит,
вашей бесконтактной сердца ранке,
холодное,
согревается пламенем
наломанных дров.
Соляркой кропленые,
признания,
чувства, порывы,
порохом,
зримое и незримое,
полыхает сине-красным факелом.
Правда, красиво?!
Зрелищ хотели – вот!
Нашампуривайте,
жарьте
языки – хлеба корочки.
Для вашей,
по шнурке натянутой посадки,
в стороне
полыхает неразросшаяся
ёлочка.
И пускай чрево измято
в жмых,
болью
стиснуты зубы,
искривленный рот —
мне приветливей будет,
утюгами выглаженных,
лицемерных улыбок
однотипно уложенных в полочки.
***
Макая,
усердно кисть
не в гуашь,
красную.
Собственной кровью рисовал историю нашу,
как революцию.
Безжалостно надлежащую, —
в итоге
напрасную.
Под всеобщее рукоплескание получив
инволюцию.
Работа написана наспех,
выявлен брак,
нет глубины,
сухо.
В твоей галерее нет места,
заполнена,
новый кумир.
Подобно Винсенту отрежу,
отдам
своё ухо,
сердце и душу, жизни не жалко,
клади всё на полку —
мой тебе сувенир.
***
Не напишу стихи, поэму, оду,
ни слова я не посвящу тебе,
а наслогаю лучше нашему комоду.
Ведь мы умрем, а он, быть может, нет
Он много видел, более терпел.
рисунки, как тату, царапины, что шрамы,
Из тёмного угла на жизнь смотрел.
И видел, как дочурка становилась мамой.
Как дети выросли и разбежались кто куда,
как мать уже в годах свои концы отдала.
Дом стал приютом старого кота,
Всё вместе, в спешке, старушки дочь продала.
Семья другая, будто дежавю,
карандаши и дети, и коты с когтями.
Комод в безмолвии стоит в углу.
Он всё сберег, что в полках оставляли.
В семье решили отнести на свалку,
замену присмотрев со стилем,
Порезать на дрова, дощечки, палки.
Развод. И шторм сменился штилем.
Людей он повидал, немало их
бок о бок с ним пожили. Все они похожи.
Им так давно не дорожили,
а для него мы лишь прохожие.