– У вас здесь «Рабочий банк» на каком этаже?
– Да есть такой, только их несколько отделений, так что звони, узнавай, куда именно.
В этот момент мы слышим крики, поворачиваемся и наблюдаем, как тётка на каблуках со шваброй нависла над эфиопкой виноватого вида. Стоит дочь Африки перед мегерой этой, виновато улыбается, слова выдавить не может. Мне почему-то стало стыдно.
– Слушай, – говорю администратору, – ненавижу, когда на рабочих орут, да при людях ещё.
Он пожимает плечами, а мне как раз на телефон ответили, и я понёс обрадованному банкиру его порцию на третий этаж. А самого гнетёт – надо было вступиться, сказать даме той, чтобы осадила, что она просто перенервничала и, конечно, ей не идёт в таком элегантном прикиде так из себя выходить, да ещё со шваброй в руке. Положить швабру и орать что ли? Ну, это уже мой внутренний диалог. В итоге просто позвать тётку курить, она будет плакаться мне в футболку, что у неё важная встреча, что она нарядилась и накрасилась, надо бежать, а эфиопка плохо убрала лобби. Теперь её хозяин-мароканец сам на вертел оденет, и всё рандеву ейное не будет стоить ломаного гроша.
– Что ты от меня хочешь?! – переходила она на крик, с лёгким бухарским акцентом, ломая сигарету и яростно глядя мне прямо в глаза, – я же за всё отвечаю! А теперь мне надо здесь бегать и полы ещё раз за этой черномазой вытирать! Весь это офисный смрад на меня глазеет, ты же знаешь какие там цацы ходят, хоть в петлю лезь от одного их вида.
– Слёзы смазывают ей тушь, мне становится стыдно, я пытаюсь её утешить, понимающе опускаю глаза, говорю слова утешения, что сам работал на уборке, что это сущий ад и унижение. В общем, может, удастся взять у ней номер телефона и переспать.
Но лифт останавливается на нужном этаже, меня встречает клиент, я отдаю посылку и спускаюсь вниз. На этот раз моим вниманием завладевает эфиопка, я подхожу, напоминаю ей, что она не чья-то рабыня, что не должна позволять орать на себя даже если её начальник премьер-министр. Обнять её, как сестру… Вдруг вспоминаю. Что Ницше, перед тем, как сойти с ума, жалостливо обнял лошадь, которую бил кучер. И последние десять лет жизни провёл в дурдоме. Ну уж нет. Не дай мне Б-г сойти с ума, уж лучше… Как там у Пушкина? Выхожу из лифта в лобби, а женщина со шваброй и полнейшим безумием в глазах прёт прямо на меня, никого перед собой не замечая. Я только через тряпку успел перепрыгнуть. Конферансье этот смотрит, улыбается. Хорошего дня вам, говорит. Я ему тоже. Отстёгиваю велосипед и еду домой. Люди всё-таки все поголовно очень несчастные создания. Ну или почти все поголовно. Я тоже работал на уборке. И это был ад.