– Э, голубчик, да на тебе лица нет! – заметил Хрущов, когда Дементьев возвратился к нему.
Сам секретарь в этот момент пил кофе, по-стариковски причмокивая и отдуваясь. Предложил и Дементьеву:
– Садись, попей-от кофею, Авраша. Согрей душу!
Он усадил Дементьева, который от пережитых треволнений и впрямь был сам на себя не похож, за стол. Поставил перед ним стакан зелёного стекла, плеснул туда кофе из видавшего виды кофейника. Придвинул стул и уселся рядом.
Увидев, что Дементьев не пьёт, спросил:
– Ну что, голубчик?
– Ваше высокоблагородие, Николай Иванович, за что мне сия немилость? – простонал Дементьев и неожиданно разрыдался, как мальчишка.
– Ну, полноте, голубчик, полноте… – Хрущов засуетился, не зная, как его успокоить, и вдруг рявкнул: – Встать! Шпагу из ножен!
От неожиданности Дементьев вскочил, схватился за эфес. Слёзы мигом высохли.
– Так-от оно лучше, голубчик! А то ишь, чиновник для особых поручений, а мокрое дело развёл, словно девка на выданье, что первый раз суженого увидала. Да отпусти шпагу-то, не ровен час меня заколешь али себя пырнёшь… – почти ласково произнёс Хрущов.
Дементьев вложил шпагу в ножны, и Хрущов повторил приглашение:
– Ты кофею попей, Авраам Михайлович. Полегчает…
Пока Дементьев, обжигаясь и давясь, пил отдающий гарью напиток, Хрущов выговаривал ему:
– Страшен кус на блюде, а съестся, так слюбится… Счастья своего ты не разумеешь, голубчик! Великий талан тебе выпал: от «самого» поручение поимел. А что на край света посылают, так не горевать, а радоваться надобно: больше на виду будешь. В парадизе-то – катавасия: куртаги да машкерады, а там – дело живое, новое. Где, как не в таком деле, молодому человеку отвагу свою и преданность порфироносной правительнице нашей явить, а? Словом, пока молод, послужи-ка в дальних краях, голубчик, в столице наживёшься ещё…
– Нет на то моей воли, ваша милость, – промямлил Дементьев.
– Ах, Авраам Михайлович, всякий из нас невольник либо обстоятельств, либо страстей. Ну да хватит, прекратим препирательства, – оборвал Хрущов.
Он встал, прошёл в угол комнаты, открыл дверцу неказистого шкапа и извлёк с полки пергамент. Вернулся к столу, спросил: