— Стервы, — заключил Китыч, —
пользуются спросом, вот и наглеют. Сама дура дурой, а строит из
себя...
— Не знаю, как быть, — признался я. Я
вспомнил, как нес Вику на руках через лужи, и у меня сердце
заколотилось в глотке.
— Как быть, Кит? Тяжко. В козла
превращаться не хочется, и хочется... ну ты ж понимаешь. Мы же
мужики. Ты тоже, наверное, в какую-нибудь... так, по-серьезному,
а?
Китыч засопел. Его наконец пробило.
Может быть, вспомнил свою миниатюрную брюнетку?
— Слышал, что Сашка учудил в пятницу,
в «Орлятах»? — спросил он. — Из-за Маринки Колабиной он Петруху,
своего кореша, ножом порезал. Сильно. Хотели врача вызывать.
Перебинтовали кое-как. Было бы из-за кого, да? Она кому хочешь
даст. А Петька как из-за своей «баржи» чуть Аркахе голову не
проломил? Правильно мой батька говорит: из-за баб все зло.
— Согласен, — вздохнул я. — Но что
делать-то? Ведь хочется же, блин... Ведь природа-то требует,
согласен?
— Трахни ее, — просто сказал Китыч. —
Трахнешь, и все станет на свои места. У тебя просто избыток белков.
А там посмотришь...
— Ну да, — пробормотал я. Мысль
трахнуть Вику показалась мне забавной. С тем же успехом можно было
бы попытаться трахнуть директора школы.
Мы погрузились с Китом в размышления.
Я думал о том, как завтра пойду в БДТ с Викой и как мне себя вести.
Кит, видимо, тоже думал о девчонках, потому что на его лице
блуждала похотливая улыбка, которая то и дело сменялась гримасой
стыда. Народная затихла наконец — телики перестали орать, и машин
не было слышно. Как чертик из табакерки, появился участковый
Балгазин: спросил, что мы тут делаем. Мы поднялись со скамейки и
сказали, что идем домой. Он обещал проверить.
Мы и в самом деле пошли домой. Китыч
уже зевал и опять сбился на какой-то грубый разговор: он вообще не
мог долго рефлексировать. А мне уже не хотелось извлекать из него
посторонние звуки. Одному было легче.
«Вы извините, Таня,
что я вам грубил
когда-то...»
Песня с Народной улицы
Все-таки удивительно, до чего же
обыкновенная одежда влияет на человека. В праздничном костюме,
например, я чувствовал, что мне неприлично сидеть в автобусе, если
рядом стоит женщина; в костюме я вежливо осведомлялся у девушки:
«Вы выходите на следующей остановке?», а в школьном пиджаке или
драной куртке угрюмо спрашивал в затылок: «Выходишь?» — и сидел,
отвернувшись к окну, даже если рядом стояла старуха.