Помимо меня под козырьком метро
нервно прохаживались еще несколько парней, чьи зеркально-чистые
ботинки, отутюженные в стрелочку брюки и отрешенно-взволнованные,
глуповатые физиономии свидетельствовали о том, что они тоже пришли
на свидание. У одного в руках были даже гвоздики. Он то нюхал их
торопливо, то придирчиво рассматривал на вытянутой руке, то
возбужденно бил себя по ноге букетом, так что из него вытряхивалась
какая-то труха. Как я понимал его! Бедняга, по всему видать, был
неопытен и трусоват. За ним пришла какая-то белобрысая и
толстомордая девка в малиновом плаще. Она взяла букет, совсем, как
и моя Мила, понюхала его и запихала в холщовый мешок. Потом взяла
парня под руку и поволокла к эскалатору. Потом пришла высокая
черноволосая девчонка в синих брюках, с преогромным носом, и увела
еще одного пацана. Через некоторое время прибежали три подружки и
утащили куда-то скромного парнишку в очках и с тортом.
За мной не шли. Я знал, что Вика
непременно опоздает, и решил, что это мне не очень нравится. Я
развернул газету и углубился в какую-то ахинею про знаменитого
прораба, который умудрялся строить дома так здорово, что журналист
уже и удивляться перестал и только рад был, что есть такие прорабы
в нашем Отечестве, а значит, и Отечеству быть навеки в силе и
славе. В другой статье какой-то деятель с армянской фамилией
излагал свой взгляд на какую-то вредную хреновину, которая родилась
в чьей-то вредной голове — вроде бы какой-то итальянец усомнился в
необходимости диктатуры пролетариата; рядом молодой рабочий
простодушно хвалился тем, что у него верстак всегда в чистоте, и
предлагал товарищам брать с него пример; еще было что-то совершенно
нечитабельное про колхоз, в котором трактора простаивали по вине
какого-то Пал Михалыча, и про план на каком-то заводе. Я вернулся к
прорабу и закимарил над ним с задумчиво-отупелым видом. И даже
вздрогнул, когда над головой прозвучал недовольный голос Вики:
— Ну интересное кино: читает! А где
цветы?
Я поднял голову как бы нехотя и
обомлел. Вика была хороша в голубом легком плаще, перепоясанном
кушаком, с лиловым газовым шарфиком на шее, на высоких тонких
каблуках и дамской сумочкой на длинном ремне. Она улыбалась
торжествующе. Все было написано на моем лице. Можно было не
кривляться.