Вика сидела, отвернувшись к окну;
водитель, пригнувшись к баранке, молчал с обиженным видом. Я
изнывал.
Наконец я спросил его, в каком парке
он работает. Он ответил что-то невнятно, я переспросил, как-то
игриво повысив голос:
— Что?
Дядька опять ответил нарочно тихо, и
я пробормотал благодарно:
— А, понял, спасибо.
Оказалось, однако, что дядька
спросил, как нас везти — какая-то дорога была перекрыта.
— Да как вам угодно, — крикнул я,
замахав руками. — Вы шофер, мы пассажиры. Вам видней.
Краем глаза я заметил, как Вика
поежилась. Тогда я заявил, что в четвертом парке у меня работает
друг и что очень трудно нынче с запчастями. Слава Богу, этот тюлень
смягчился: он признался, что в его лоханке давно уже что-то там
стучит, троит, прыгает, и трамблер никуда не годится, и со свечами
неладно. Я так удивился, что свечи у него забрызгивает маслом, что
даже Вику пихнул в бок и ударил себя по коленкам.
А на счетчике между тем набежала
довольно странная сумма: два рубля и 15 копеек. Я-то уже решил во
время вымороченной беседы в дороге, что если сумма набежит свыше
двух с полтиной, то я дам треху без сдачи. А если ниже, то сдачу
возьму.
— Приехали, — сказал шеф
равнодушно.
В тягостном молчании, приподнявшись,
я вытащил кошелек. Вика продолжала смотреть в окно, как будто
догадываясь, что я еще могу что-то отчебучить. Я вытащил треху и
отдал усатому, который принял ее с непередаваемой таксистской
брезгливостью и после секундного размышления запихал в кошелек.
Казалось, весь этот постыдный ритуал с передачей денег вымотал всю
его душу, потому что после этого он устало отвалился на сиденье и
закрыл глаза. Будить его было нелепо.
— Ты выходишь? — спросила Вика, и я,
кряхтя, выполз из машины. Ощущение было такое, словно надо мной
надругались. Я сильно захлопнул дверь. Через некоторое время она
открылась снова, и из нее стала вылезать Вика. Я протянул ей
руку.
— Мерси, — пробормотала она. Такси
уехало с обидной поспешностью.
Зато когда она скинула в гардеробе
свой плащ, оставшись в темно-розовом длинном платье из тонкой
шерсти, перетянутом на талии широким кожаным поясом с медной
бляхой, я просто обомлел: перед зеркалом стояла персидская фея с
пронзительным, надменным взором. Поправив волосы очаровательным
женским движением рук, она обернулась ко мне, как бы спрашивая:
«Ну что, видишь теперь, с кем имеешь дело?» Я зарделся.