Мы поднялись наверх, где собралось
множество народу и стоял приглушенный, ровный гул голосов. Люстры
заливали залы ярким светом. Я невольно расправил плечи и незаметно
проверил, застегнута ли ширинка на джинсах, — у меня пунктик по
этому поводу после того, как я в детстве на школьной елке прочитал
со сцены стишок с расстегнутыми штанами: первые ряды просто
давились от хохота, а я думал, что у меня здорово выходит, и только
за кулисами классная сделала мне выговор, и я чуть не умер от
стыда.
Вика взяла меня под руку. Многие
молодые мужчины в хороших костюмах смотрели на нее с веселым
изумлением, а потом мельком, с некоторой досадой на меня, как будто
я был неуместен. Зато на меня взглянули с интересом две-три женщины
приятной наружности бальзаковского возраста, я им чуть не кивнул
признательно.
Вообще публика была респектабельна,
по-моему. Совсем не было детей, орущих и зовущих своих толстомясых
мамаш; не было и вертлявых, надоедливо-шумных подростков в грязных
растоптанных ботинках и мятых школьных куртках; не было и тех
потных, напряженных лиц с затравленными глазами и вздувшимися от
удушья венами, которые принадлежат папам, не умеющим повязывать
довоенные, дедовские галстуки. В джинсах тоже было мало. Я встретил
двух-трех, и мы посмотрели друг на друга как соперники. Был даже
один джентльмен в светло-сером костюме: высокий худощавый
горбоносый старикан с седыми баками. Он что-то говорил
по-английски злой старухе с седыми буклями. Все чинно ходили
туда-сюда, в основном парами, и тихо переговаривались. Несколько
раз я слышал: «Товстоногов...» или «Удивительный, просто
удивительный артист».
Странные ощущения я испытывал к этим
людям. С одной стороны, я хотел быть таким же, как и они, с другой
— я как-то враждебно презирал их, и мне хотелось, чтобы об этом
знала Вика.
— Слушай, а тебе нравится
Товстоногов? — спросил я.
Вика испуганно посмотрела на меня и
поволокла в сторону от главной, оживленной людской магистрали.
— Нравится, нравится.
Ее тон задел меня. Я вовсе не
собирался корчить из себя театрала, но ведь и вопрос был самым
простым и безобидным.
— Слушай, а почему все-таки этот
театр ценится? — упрямо продолжал я. — Здесь что, лучшие
артисты?
Вика вздохнула. Мы стояли в некотором
удалении от толпы и это ее немного успокаивало.