Когда спектакль закончился, а
кончился он тем, что неврастеник вдруг воссиял и уверовал Бог знает
во что, и все это, разумеется, жутко понравилось, так вот я уже
перекипел и решил не обижаться, не спорить с Викой, а просто
молчать.
Мы вышли на улицу с толпой.
— Пройдемся? — предложила Вика.
Я кивнул.
Мы пошли вдоль канала. Небо
наливалось темной синевой, наступали сумерки, а вместе с ними и мое
любимое время дня, которому было отпущено минут тридцать, не более,
до первых звезд. От Фонтанки тянуло холодом: вдоль ее каменных
берегов лежали молочно-желтые плиты льда, черная вода на середине
была неподвижна и чуть дымилась. Мы шли к Невскому, и Вика, взяв
меня под руку, щебетала какой-то школьный вздор. Обиднее всего мне
было от того, что теперь, на улице, она как будто вновь стала своей
в доску.
— Ну что ты все молчишь! — Вика
шутливо толкнула меня в плечо.
— Ничего. Понравился тебе спектакль?
— угрюмо спросил я.
— Очень. А тебе?
— Нет.
— Я поняла.
— Дурацкий спектакль.
— Милый, давай не будем? — Вика нежно
прильнула к плечу, и я чуть не споткнулся. — Спектакль чудесный,
вечер чудесный и ты... тоже чудесный.
Я посмотрел на нее, и все, что мучило
меня недавно, растворилось без остатка. Как она была красива!
Этот вечер и правда был чудесный, волшебный. Я запомню его на всю
жизнь. Сухой асфальт пах летом. Зажглись фонари, разогнав в
подворотни сумерки. На Невском гуляли празднично одетые люди.
Мы с Викой напоминали пьяных. Не
знаю, что на нее нашло; я был точно невменяем. Мы шли, пихая друг
друга на прохожих, и буквально захлебывались от смеха. Я просто
показывал ей пальцем на милиционера, и она давилась от хохота, а
милиционер злился, а мы хохотали пуще прежнего. Или она показывала
язык толстой дворничихе, и я тащил ее обессиленное тело прочь, пока
дворничиха соображала, не поднять ли ей ругань на всю улицу. А,
впрочем, вряд ли у кого-нибудь оставались сомнения, что мы любим
весь белый свет и просто оглупели от счастья. Представляю себе наши
красные физиономии! Городили мы такой вздор, что вспоминать его
бесполезно. Иногда, в минуту просветления, отдышавшись, Вика
спрашивала меня:
— Артур, знаешь, ты кто?
— Знаю: я — великий писатель!
— Ты — свинозавр! Это значит свинский
ящер.
— А ты — игуанодон! Самка
игуанодона!
— А ты амеба мутированная. Инфузория
туфелька!