Я замолчал, потеряв голос. Образы,
внезапно возникшие во мне, взволновали меня самого.
— И ты тоже хочешь уйти из стада? —
тихо спросила Вика.
— Да, — тихо ответил я. — И уйду.
— Но куда? Как? Я тоже хочу на атолл,
в горы... Как?
— Каждый по-своему, наверное.
Главное, выйти из толпы. Любым способом. Стадо завораживает.
Особенно если очухался в самом центре, откуда и окрестностей не
видать: только спины и головы. Надо проталкиваться к краю. Пока
силы есть. К обочине. А для этого надо иметь сильные локти и не
оборачиваться, если случится кому-нибудь наступить на ногу или
пнуть кого-нибудь под дых. Ну, это образно говоря, конечно.
— Я поняла. Но пихаться, ломиться,
это как-то...
— По-другому нельзя. Это в тебе
совдеповское воспитание говорит. Учителя забили нам мозги... Их
задача — как можно громче блеять, чтоб заглушить пение птиц...
Слушай, я люблю своих предков, но, извини, как они живут? Это же
тихий ужас. Работа — дом, работа — дом, работа — дача. Ты
представь: из бесконечности времени на микроскопическое мгновение
появился на свет некий Болен, и что же он делает в это крохотное
мгновение: ходит на работу! Это нормально?! Слушай! Папан однажды
проспал на работу — не зазвонил почему-то будильник. Так его чуть
кондрашка не хватила. Ужас! Носится, помню, на кухне в одних
трусах, котлета во рту...
Вика отвернулась, пряча улыбку.
— Ну да, чуть было в трусах не
убежал. Ладно бы там работа была работой: ракету на Марс запускали
бы... А то — завод рухнет без него. А придет с работы, навернет
картошки с мясом, сядет перед ящиком и замрет, как удав, пока ужин
у него в животе не переварится. Думаешь, он смотрит, видит
что-нибудь? Черта с два! Я сколько раз проверял: пап, спрашиваю, а
чего показывают-то? А не знаю, говорит, устал я что-то, не слежу.
Лежит на диване, как тюлень и... о чем думает? Вот что меня
интересует. О работе?
— Ну ты разошелся. Нельзя так о
родителях.
— Да нет, я не в обиду. Мне их жалко.
И непонятно. Из-за пяти минут опоздания на работу — трагедия, а то,
что жизнь уходит, прошла уже, — ноль эмоций. Ну оставим папу,
ладно. Нашего старого военрука возьми. У него же инфаркт, сам
говорил. А как орет, когда кто-нибудь неправильно автомат разберет?
Кошмар какой: автомат неправильно разобрали!
— А что ему еще остается делать? Он
старенький, больной.