— А у тебя самый большой в мире
язык.
— Мозг!
— Угу, спинной. И вообще ты — самый
большой в мире балбес!
— Точно. Раз поперся с тобой
сюда.
Кладбище все было покрыто тьмой. У
меня дрогнуло от страха сердце, когда мы свернули с дороги и вошли
в этот сырой мрак в самый сатанинский час. Город как будто канул
куда-то за спиной: тишина была звенящая. Месяц слабо светил сквозь
тучку, деревья мрачно чернели.
— Тсс, — вдруг прошептала Вика,
остановившись. Я замер рядом, но ничего не слышал, кроме
колотившегося сердца.
— Слышишь? — шепотом спросила
Вика.
— Слышу. Как будто кто-то вскрикнул
под ножом.
— Замолчи. Ты что мелешь? Вроде
кто-то застонал. Так тихо-тихо и печально. Слышишь?
Мне стало жутко. Я разозлился:
— Блин, может быть, хватит? Пошли
отсюда.
— Погоди. — Вика прислушалась, я с
тревогой всматривался в ее бледное лицо. Вдруг она хмыкнула,
ударила меня по плечу и бросилась в темень.
— Артур! Иди скорей сюда. Ты
посмотри: склеп! Ужас!
Я поспешил, спотыкаясь и чертыхаясь,
как обреченный. Вику точно бес обуял. Она бегала между деревьев, от
ограды к ограде, смеялась, кричала так, что не только бомжи —
мертвые наверняка проснулись, пыталась даже проникнуть в один
ветхий, осыпавшийся, грязный склеп, и я буквально вытащил ее оттуда
и свирепо, в сердцах выругал.
— Ты боишься, — сказала она с вызовом
и торжеством.
— Ничего я не боюсь.
— Боишься. Ты — трус, — с
наслаждением повторила она.
— А ты — дурочка, — вскипел я. — Ты
что, не знаешь, что это за место? Здесь живут бомжи. А это
пострашнее мертвецов. Поняла?
— Подумаешь, бомжи, — невозмутимо
сказала Вика. — А ты на что? Разве ты не защитишь меня, если
нападут эти... разбойники? Ведь ты — сильный, да, Болен?
Я плюнул и сказал угрюмо:
— Я тебя предупредил.
И она снова принялась скакать по
плитам, бегать между могил, а я ходил за ней мрачно, приготовившись
к худшему, а потом она пропала, и я похолодел от ужаса.
— Вика!
Где-то страшно далеко, в другом мире,
шумел трамвай. Я стоял под огромным деревом и чувствовал, как
могильная сырость проникает мне в кости.
— Вика! — мой голос сорвался. — Где
ты, черт!
Я побежал во тьму, туда, где
последний раз был слышен ее голос, содрогаясь от одной мысли о
бородатых жестоких, беспощадных бродягах, которые властвовали в
этом заброшенном уголке на паях с мертвецами. Несколько раз я
споткнулся и чуть было не упал в сырую землю, разбил колено об
ограду; моя рубашка прилипла к лопаткам от холодного пота. Я не мог
кричать громко, я звал ее сдавленно-приглушенным голосом и ругался
про себя матом...