А потом ты думаешь: "Наверное, я вела себя недостаточно искренне, и поэтому он не полюбил". Или: "Я сразу же дала понять, что – по уши, и поэтому он не полюбил". Или: "Я надела слишком скучное платье, и поэтому он не полюбил…Я похудела/Подурнела/Поправилась/Подстриглась/Отрастила волосы/Много смеялась/Молчала как рыба/Трещала без умолку/И поэтому он не полюбил…/Ну, и зачем он тебе?
Бросить женщину, которая влюблена в тебя как кошка – это поступок. И все остальные твои поступки – уже не в счет! Потому что ты на своей шкуре прочувствовал, каково это – отказать. Когда она выгнула спину, а ты не стал. Или она свернулась клубочком, а ты не смог. А она дотянулась до тебя – и смогла. А ты ее за шкирку – и за дверь! И "чуть-чуть не считается" – мелом на стене. И "как ты мог, сволочь?" – помадой на дверях. И ты выходишь – и слухи за тобой. И она заходит – и сплетни за ней. Она в тебя – когти, а ты в нее – зубы! А ночами ты вспоминаешь, как она мурлыкала тебе в ухо, и тихонько воешь на Луну.
И только с возрастом понимаешь, что за все эти годы в тебе скопился такой нерастраченный запас нежности и любви, что, если добавлять их по чайной ложечке в вишневое, яблочное или клубничное варенье, каждая баночка будет светиться под крышкой и тихонечко потрескивать в темноте. А особенно – варенье из лепестков роз.
А еще мне очень нравится фраза НАДО УМЕТЬ СТАРЕТЬ КРАСИВО. Сразу видишь себя в платье в узорах, на голове – кокошник, в руках – платок! Выплываешь белым лебедем в центр зала, а по бокам – друзья, родственники, отдел кадров, профсоюз. Сидят, между собой шепчутся, мол, глядите-ка! Красиво пошла! Может, и хорошо, что на пенсию.
И потом…Да, какая, в сущности, разница, что он не звонит? Зато, согласно сентенции о не терпящей пустоты природе, звонят другие. Менее нужные, согласна, а чаще всего – не нужные совсем. Но звонят, надеются! Заполняют собой все пространства и пробелы. Все впадины и пустоты. Все твои личные провалы и прочерки.
Это только поначалу не верится, что все пройдет…А спустя год щеки от стыда будет жечь, что ревела по какому-то невнятному негодяю так, что у Боженьки уши закладывало. И будешь после ночами перед зеркалом сидеть, уговаривать свои щеки, чтобы Боженька тебе свои уши простил.
– Выпустишь ее по дороге, – сказала я, провожая его до дверей. – Кого? – удивился он, оборачиваясь на пороге. – Мою душу, – ответила я, поворачивая ключ в замке. – Она опять, дуреха, за тобой увязалась.