Места были знакомые. Он облюбовал этот лес по Рижской дороге еще лет десять назад. И еще ни разу не разочаровался в нем. Даже в «пустую» осень привозил домой корзины по три. А в урожай дело порой доходило до десяти.
Еще одним достоинством этого леса была его непопулярность у грибников. Все сходили либо на две остановки раньше, либо ехали дальше. Так что он владел своей «грибной плантацией» практически безраздельно. Редко когда встречал за день хождения больше одного человека.
Под ногами начало чавкать, значит, надо поворачивать налево, к рухнувшей три года назад березе. Там наверняка есть чем поживиться…
Вдруг сзади хрустнула ветка. Потом другая. Обернулся, но никого не было. Наверное, метрах в ста кто-нибудь бродит. За кустами не видать.
Вот и поваленная береза. Не так чтобы много на ней опят высыпало, но все же штук сорок срезал. Поднялся с корточек, разминая начавшую уже уставать поясницу.
Позади опять хрустнуло. И послышалось, как кто-то продирается сквозь молоденькие елки. Ветви чиркали по одежде.
Он кашлянул, как бы давая знать: я здесь собираю. Есть у грибников неписаный закон – по пятам не ходить. И уж тем более не залезать под куст, если там кто-то уже пасется.
Обернулся. И увидел метрах в сорока фигуру в плаще с капюшоном, по-видимому, в офицерском.
Человек, который не мог не слышать его сигнального кашля, тем не менее приближался.
«Ладно, хрен с тобой, – подумал он раздраженно. – Поколупайся тут, а пойду спущусь в овражек. Там, наверно, есть что взять».
Однако человек в плаще продолжал топать сзади. И когда наступило редколесье, крикнул как-то странно, вроде бы с каким-то то ли сомнением, то ли с неуверенностью: «Эй, мил человек».
Хотя, может быть, долго подбирал в уме как обратиться: мужчина, гражданин, товарищ, шеф, мужик… Может быть, именно от этого голос прозвучал так неуверенно. Теперь ведь черт его знает как надо друг друга называть. Что называется, докувыркались, дореформировались.
Остановился, повернулся, ответил: «Чего?» Так, пожалуй, самое правильное, чтобы максимально безлично.
Человек приближался, был уже метрах в двадцати, уже было видно, что ему лет сорок – сорок пять. Лицо худощавое, обычное. «Понимаешь, друг…» Это «друг» после «мил человек» прозвучало уже совсем по-иному – чересчур уж фамильярно, словно они были сто лет знакомы. «Понимаешь, спички намокли. Может, у тебя…»