— Да… Простите мои сомнения.
— Они говорят о чистоте твоей души. Но, девочка моя, пора тебе взрослеть.
Я вопросительно посмотрела на нее.
— Добро должно быть сильным. Да, допрос с пристрастием выглядит злом, но это не так. Если душа столь погрязла в грехе, что не видит света, приходится использовать средства тьмы.
— Я не понимаю вас, матушка.
— Дитрих не явился из самой преисподней. Кто-то его учил. Этого кого-то тоже надо найти. Возможно, это тот самый человек, что разорвал ткань мира над Эзенфелсом. Но некромант не назовет своих учителей по доброй воле.
Вот, значит, что он имел в виду, говоря «растрогаюсь и разболтаюсь», — имена, которые мог назвать, исповедуясь. Наставник. Может быть, родичи — ведь в самом деле, не взялся же он из ниоткуда.
— Нельзя разить зло, не запачкав манжеты в крови, — продолжала матушка Епифания. — Благая цель оправдывает любые средства.
Любые ли? Нет, не стану думать об этом. Я ничего не знаю о жизни. Наверное, они правы, а я… Нет, если я углублюсь в раздумья, запутаюсь окончательно.
Но все же в голове продолжали тесниться вопросы, не давали покоя, рвались на язык, и я выбрала самый безобидный:
— Так он не назвал учителя?
Матушка пожала плечами.
— Я не знаю. Об этом тебе стоило бы спросить инквизиторов. Думаю, делом некроманта занимался сам Первый брат. Хочешь, я договорюсь об аудиенции?
Я замотала головой.
— Правильно опасаешься, — сказала матушка.
На самом деле, не страх перед братьями останавливал меня. Я хотела бы забыть. Забыть этого человека с любопытным и насмешливым взглядом. Какая мне разница, кто его учил? Искать и карать зло — забота братьев, моя — нести в мир не кару, но свет. Каждому свое, в том числе и некроманту. И хорошо, что боги даровали людям способность забывать.
— Я не столь сурова, как братья, и дам тебе возможность меня переубедить. Боюсь, правда, что на самом деле это ты убедишься в моей правоте.
— Что вы хотите, чтобы я… Что я должна сделать?
— Грешника к очистительному костру провожает светлая жрица.
— Нет! — охнула я.
— А как же милосердие, о котором ты говорила? — строго спросила она. — Лишь слова?
— Не только слова, но…
— Одно короткое «но» способно перечеркнуть все сказанное до того. — Матушка помолчала, давая мне осмыслить свои слова, и повторила: — Перед тем, как загорится огонь, грешнику дают чашу последнего отпущения.