- Что ж... Богиня, услышь, я готова принять твою чашу! –
прозвучал в полутьме наполнившийся силой голос.
Марина.
Рвешься, рвешься.… Стремишься наверх, всю жизнь посвящая глупому
слову "надо". Надо учиться, надо работать, надо строить карьеру.
Учиться идёшь, ни куда хочется, а куда надо. Общаешься с тем, с кем
надо. Работаешь, правильно, как надо.
И вот стоишь у окна больницы и понимаешь. Уже не надо. Ты одна.
Да, карьера. Да, работа. Уже давно даже любимая. Но вот ни разу за
время твоей болезни, твои цифры бесконечных аналитических отчётов
не спросили: "ты как?".
И вроде, ты как бы выиграла, ненадолго правда. Всего лишь первый
раунд. А праздновать не с кем. И не хочется. Смотришь на постоянных
клиентов онкологического отделения и понимаешь, что все. Тебе не
надо. Ты не будешь бороться за эти жалкие крохи существования.
Неделя. Всего неделя, чтобы превратить твою жизнь в бумажки. В
деньги, конечно. Но бумажками они от этого быть не перестали.
Взбесится мать, уже рассчитывавшая на твою квартиру и приличный
депозит в банке. Виновато промолчит отец. Этот вечно виноватый
взгляд у сильного мужика, вечное молчание и сжатые губы. Уже не
трогает и не цепляет.
Из всего своего имущества, я оставила только заброшенный дом в
далёкой деревне в Красноярском крае. Старый, ещё прадед ставил, до
войны. Бабушка его мне оставила, и все эти годы я платила за него
налоги. А сейчас еду подыхать в родовое гнездо. Зато никакой
жалости, ни терплю ее. Ни по отношению к себе, ни по отношению к
другим.
Сколько лет меня в тех краях не было? Дай бог памяти. Лет
пятнадцать? Переводила небольшую сумму местному леснику, он за
домом и приглядывал. Каждый месяц говорила себе, что это последний
раз, что и так я, наверное, одна из немногих, кто знает, как
делается почтовый перевод. Бог с этими развалинами, кому они нужны.
А вот оказывается, мне самой и нужны. Но странное дело, чем дальше
от привычной жизни, тем глубже и ровнее дыхание. И просыпается
странное, давно забытое детское чувство предвкушения.
И вот, я стою перед знакомым забором, мне на встречу спешит
Михаил Елисеевич. Вот и ни словом больше, Елисеевич. Местный
лесник. Здоровенный, кряжистый дед. Вспоминаю, как будучи мелкой,
искренне считала его лешим за всегда находившиеся у него "лесные
гостинцы". Я давно выросла, а он все такой же, только борода гуще,
да седины больше. Сколько ему сейчас? Около восьмидесяти? А походка
уверенная, да и осанка на зависть.