Питомец здорово изменился, за неполные сутки, шерсть его
закрутилось и ороговела, мышцы стали более внушительными, а в
глазах появились тусклые огоньки, в свете ночи их было хорошо
видно. К тому же цвет его изменился на более тёмный, практически
сливаясь с сумраком.
Видимо преобразование энергии далось ему очень легко.
-Задержи его! -прорычал я тяжело дыша- Но не смей помирать.
Я послал псу мысленный образ основных Атак гончей, та была под
действием рабского ошейника и била в целом примитивно и однотипно.
Это и спасало меня от смерти все эти секунды. Однако мощь ее ударов
осталось прежней, также как и скорость, а также свирепость. Всё это
дополняло полное отсутствие инстинкта самосохранения, короче говоря
тварь оставалась очень опасным противником.
Я же бросился в дом. На то, чтобы надеть доспех или усилить
зачарование на булаве времени не было.
Тем не менее я знал, что может мне помочь.
По пути я крикнул слугу, но деда дома не оказалось, было
надежда, на то что он обладает достаточной мощью чтобы справиться с
этой тварью.
Сестры тоже нигде не было видно...
Я стремительно перебрав ступеньки и жадно зачерпывая воздух в
горящие лёгкие, распахнул сундук и достал со дна кинжал.
Если от брони и дубины скорее всего проку не будет, слишком
велика разница в классе, то кинжал с первого своего появления меня
заинтересовал. Он каким-то образом сопротивлялся моему взгляду,
скрывая какие-то свои чёрные тайны. А это очень многого стоило, и
говорила о том, что артефакт очень-очень-очень непростой.
Я до боли в костяшках сжал резную рукоять. Глянул на лежащую
рядом броню и проигнорировав её бросился вниз. Сейчас дорога каждая
секунда. Чтобы одеть эту громоздкую штуку и застегнуть всё как
надо, мне понадобится не меньше минуты. Да и защиты броня даст
максимум на один удар гончей, что просто не существенно.
В груди я почувствовал щемящее чувство. Давно я его не
испытывал. Очень давно.
Это чувство беспокойства, причём рождалось оно не от
гормонального фона текущего тела, а где-то из глубины души. Чувство
беспокойства за близкого. Беспокойство за жизнь Филиппа. Когда же
этот блохастый кусок меха успел стать мне дорог!?
Я никогда не отличался особой сентиментальностью. По крайней
мере не показывал это. Однако в глубине души за показной грубостью,
я всегда глубоко ценил и уважал тех кто были искренне преданны мне
и любили. А собаки — это делать умели и совершенно не стеснялись
показывать свои чувства.