— Боже, — фыркнул я. — Не горячись.
Дальнейшие наши телодвижения заняли пару часов. Мы вернулись в
комнату в общаге, убедились, что нам никто не помешает и принялись
за изготовление лимитированного издания локального крафтового
ликёра. Процесс был довольно медитативный — помой бутылку, оторви
наклейку, перелей размешанный алкоголь и выдави немного лимонов и
апельсинов в каждую бутылку. В итоге получилось что-то около 50
литров относительно удобоваримой бодяги с флёром лимона,
расфасованной на 200 с небольшим бутылок.
Затем я отправил Петра на поиски пары вещиц, которые мне были
для этого вечера просто необходимы. Ещё час ушел на то, чтобы я
нашел в гардеробе Стерлинга хоть сколько-нибудь приличный наряд (в
итоге остановившись на сером костюме-тройке) и рассказал Пете, в
чём будет заключаться часть его основных обязанностей на этот
вечер.
С ним всё было просто — парень будет выполнять роль диджея,
официанта и ведущего одновременно. А ещё пару раз поможет мне,
когда будет надо. Выслушав меня, он лишь кивнул и принялся
наряжаться сам. Больше вопросов касательно целесообразности
происходящего он не задавал, что меня радовало.
Стрелка часов неумолимо двигалась к пяти вечера, и я рассудил,
что пора выдвигаться в спортивный зал.
Мы шли по витиеватым коридорам и многочисленным лестничным
пролетам минут двадцать, не меньше. Внутреннее убранство Академии
было ничуть не менее аляповатым, чем его внешняя сторона. Стены
увешаны всяческими гербами, небольшими бюстами и портретами.
Впрочем, сколько бы я не в них ни всматривался — никого даже
отдаленно знакомого не находил.
За все мои годы с камнем я обсасывал момент своего возвращения в
голове так часто, что, казалось бы, был готов ко всему. Однако,
если бы не память Стерлинга, что услужливо объясняла мне, как
работает мир и что я пропустил за всё время взаперти, то, боюсь,
лишь на одну только адаптацию у меня ушла бы пара лет.
Всё-таки довольно сложно подготовиться к тому, чего в на момент
подготовки ещё не изобрели.
Впрочем, вместе со знаниями я перенял и отношение Стерлинга ко
многим вещам, которых не застал в своё время. Иногда доходило до
смешного — проходя мимо портрета очередного усатого типа, я сначала
чувствовал к нему непреодолимое отвращение, и лишь затем память
тела подсказывала мне, за что именно.