И как бы ни был занят,
Забит земной эфир,
Он постоянно нанят
В потусторонний мир.
Не спутник, не мобильный,
Не замогильный мир,
А путник и старинный,
Как у Платона, пир.
И круговая чаша
Пошла от губ к губам,
Как благодарность наша
Языческим богам.
Недолго и неспешно
И, слава Богу, грешно
Проходит жизнь страны,
В которой мы равны.
Не олигархи, крыши,
Разборки: чья, бля, выше,
Другая правит страсть:
Власть, чтобы честно красть.
Контрольный выстрел, и тогда
Невыспавшаяся звезда
Над ледяною веткой
Становится соседкой.
Неравенство умерших – вздор,
Отставить этот разговор.
Я не служил, и нет привычки
Делить на звезды и на лычки.
В январе звезды разного цвета,
Всех других удивительней эта,
Зеленеет звезда, и не страшно,
Даже если всегда безучастно,
Безучастно, почти без труда,
Ясно-ясно сияет звезда.
Пожелай мне, страна, доброй ночи,
Если прежде братва не замочит.
маме
Когда вовсю октябрь
Теряет чувство меры,
Мне протянули ямб,
Как яблоко от Евы.
И начал ворожить
И дорожить словами,
И стал иначе жить,
Сверяясь с небесами.
Стремясь, чтоб строчка под рукой
Плыла, как ива над рекой,
А если – ночка с месяцем,
Такая строчка светится.
И каждое словечко,
Как будто Богу свечка.
И рифма: мой трофей,
Отобранный у фей.
И то, что обожал
Единственно не зря,
Бесплатно, как пожар —
Вечерняя заря.
И неба синева
Вошла в стихотворение,
Даруя не слова,
Не славу – удивление.
Проклятье – не любить,
Как не писать стихи.
Я не сумею жить
Без этих двух стихий.
Когда бы вдруг смогли
Совпасть две лучших страсти,
Как в Вифлеем бы шли,
С дарами, видеть: счастье.
Мне хорошо на удивление,
Хотя всего, что есть у ночки:
Бесцеремонное храпение,
Сопровождающее строчки.
Ты нагло, безмятежно спишь.
Мне нравится... на самом деле.
Не потому, что ты храпишь,
А что храпишь в моей постели.
Не всякая рифма – в строку,
Не всякая жизнь дорога,
Не всякую мысль берегу —
Приблудная, издалека.
Такую нельзя любить,
С такой можно только пить,
Которая хуже отравы,
Которая вам – для расправы.
я родился в Вифлееме в пещере
по дороге в Египет
сколько веры
было в моем крике кашле и сипе
я терял в стружке деревянных
солдатиков
и глиняных птичек
ой мой край желтолицых лунатиков
лихорадок убийц истеричек
и в колосьях я ловил отголоски
рядом сроки второго Исхода
но я гладко любил строгать доски
и дожил до тридцать третьего года