Парочка, мужчина и женщина, со смуглой кожей, черными
жесткими волосами, в шуршащих поддельными лейблами спортивных
костюмах. Чесночная колбаса на завтрак и настоящий чай, колбаса из
ларька, чай с родины. Дешевое, но от того не ставшее хуже, чем «с
добавлением натурального крема», туалетное цветочное мыло. Эти
тоже, как обычно, по утреннему маршруту, на орущий и галдящий
рынок, забитый под завязку такими, как они, узкоглазыми, жадными,
наглыми. Новые люди великой страны, ничего для нее не сделавшие, но
решившие здесь жить.
Зато они пахнут своим утренним
счастьем, наполнившим острой перечной страстью крохотную квартирку
среди панельных сот, населенных их земляками. Счастьем, сотворенным
наспех, в скрипучей и просевшей кровати, застеленной протертыми и
вспотевшими простынями. А вот нагреть воды на двух конфорках узкой
плитки и помыться они не успели. Потому запах счастья так
ощутим.
Еще не старый мужчина, одетый в костюм из натуральной
шерсти. Ему явно жарко, но он терпит, потеет и преет в своей
шерстяной броне. Он весит на добрый десяток, если не больше, лишних
единиц по шкале соотношения веса и массы тела. Ему бы что-то
полегче, и пройти расстояние между своими станциями, а их всего три
от первой до последней, пешком. Нет, отставить, никак невозможно, у
него не в меру дорогой костюм, лучше покрываться испариной и
темными дорожками на сорочке под пиджаком. Но даже запах его
прокисшего пота, лосьона после бритья «Burberry», вчерашнего
крепкого алкоголя и начищенных утром туфель не перебьет внутреннего
ambre, отдающего сладостью только-только начинающегося разложения.
Его пока не почует даже специалист. А я да, на свою беду.
Он обречен, но не хочет признаваться
в этом даже самому себе. Или пока не знает, все возможно. Рак,
цирроз печени, грозящий скоро перейти в стадию некроза, или еще
что-то, не менее плохое. Но он лишь вытирает полнокровное лицо
платком, и потеет дальше. С кишечником тоже не все в порядке. Он
думает, что никто не понимает, когда портится воздух. Ошибается… и
добавляет немного в общий букет.
Здесь, в замкнутой коробке вагона, мне сейчас очень легко
уловить и еще несколько нот, легко вплетающихся в запашистую
метро-симфонию. Тревожных, жужжащих дрелью, вгрызающейся алым
диссонансом в сонное спокойствие вагона. Липнущих серым клеем
рваной синкопы, замешанной на формалине пополам с трупным ядом, и
остро звенящих желтыми звонкими маячками опасности.