Затем мне оставалось только
переодеться и приготовиться к тому, что придётся терпеть множество
отвратительных людей много вечеров подряд. Чёрт, надеюсь всё
пройдёт гладко, а не как это бывает обычно...
Две недели каторжных
выступлений пролетели практически незаметно. Весь вечер и всю ночь
я не сходил с помоста, голося и свои стихи, и все те чужие, которые
помнил наизусть. Затем, с ломотой в ногах и гадким привкусом гари
на языке, я забирался в свою комнату, полнившуюся клопами, и
засыпал, чтобы вновь повторить цикл унижения.
Унижения не из-за той гадости
и мерзости, что творилась вокруг и происходила со мной тогда, когда
сходил со сцены. Нет, это было что-то к чему человек может
привыкнуть. Утопить в себе, под чувством долга перед страной и
товарищем. Унизительно было то, что в этом месте всё было пропитано
той самой атмосферой, что царила во времена правления
императора.
К людям здесь относились
исключительно потребительски, как к вещам. Их использовали по
прихоти и исключительно ради возвышения собственного эго. Из
работников этого заведения не пытались выжать выгоду или что-то
получить, нет, их использовали, как когда-то использовали холопов,
просто для поддержания осознания того, что существуют индивиды
второго сорта, которые будут повиноваться тебе просто по праву
рождения. Это особое чувство собственности, которое смешано с
ощущением собственной исключительности.
Конечно, не все посетители
были дворянами. Но от этого становилось ещё более противно. Даже
все эти богатые выходцы из крестьян, купечества и прочих сословий,
считали, что деньги наделяют их властью над теми, у кого этих денег
нет. Они тешили свою порочную гордость, зная, что в "Аду" им
позволено вообще всё.
В один день я видел, как один
бывший царский офицер, имевший приличное состояние, заплатил лично
хозяину баснословную сумму, чтобы прилюдно съесть местную,
шанхайскую девушку. И тот дал добро. Ведь в "Аду" можно всё. Мне
было невыносимо смотреть на подобное преступление и очень хотелось
вмешаться. Но я не мог. Вернее, я испугался.
Меня пугало то, что я не могу
вмешаться в процесс тайно, потому что из-за зуба, Морозов наверняка
узнал бы о моей самодеятельности. А драться в открытую я просто
побоялся. Потому что знал, что мне не победить в одиночку толпу
кровожадных гиен. Да и, кроме того, я подставлю под удар, всю нашу
операцию.