Он огляделся.
Стены были покрашены какой-то зелёной краской, прибавлявшей
мрачности, и выше примерно полутора-двух метров от пола были
изукрашены даже на вид древними фресками.
Почему древними?
Слишком уж они примитивно смотрелись по сравнению с теми
картинами, что Коля однажды видел в краевом музее. Да и выполнены
фрески были потускневшими от времени красками.
Сплошь какие-то карапузы и взрослые мужики с крылышками, старики
и тётки с измождёнными лицами. Причём настолько измождёнными, что,
казалось, всю их жизнь над ними издевались, причём весьма
изощрённо. Такими же выглядели и лики на больших и малых иконах. Но
верх мучений тут олицетворяла полутораметровая картина в узорной
рамке — явный новодел: полуголый мужик распятый на кресте в
окружении каких-то непонятных людей в платьях. Вот же кому пришлось
помучиться! Ведь не просто был к тому кресту привязан, а именно
прибит толстенными гвоздями торчащими из запястий.
Всё это, - в сочетании с довольно красивыми изразцами, узорчатым
полом, золочёными окладами икон, - производило дикое впечатление.
Коля даже не сразу и сформулировал для себя его суть. Но больше
всего для этого подходила фраза «торжественные похороны».
Говорят, что первое впечатление — самое сильное и... часто самое
правильное. Тётенька, что сопровождала Колю, поспешила подтвердить
в его глазах эту истину. Проследив за его взглядом, заметив, что он
пристально рассматривает картину с распятием, она слащавым голоском
пояснила.
- Это господь наш — Иисус Христос! Сын божий! Он добровольно
принял смерть мученическую, чтобы жертвою своей взять на себя все
грехи людей, очистить от первородного греха.
«Он что, был из тех, которых называют мазохистами? Что боль
любят и от неё балдеют?» - подумал Коля, но вслух сказал другое.
Более, как он считал, важное.
- А он как, за наших? - спросил он простодушно у тётеньки,
смотря на неё ясным, незамутнённым ничем, взором.
Ну а что Коля мог спросить? Для него эта дихотомия —
за_наших—против_наших — определяла почти всё. И определяла главное
— враг или друг. Да и время потянуть надо было. Ведь обещал
проторчать в этом душном и, что тут греха таить, страшноватеньком
здании, аж пятнадцать минут. Коля не знал почему, но и от самой
церкви, и от её убранства, он чувствовал какую-то неясную угрозу.
Будто сама смерть обступает его примериваясь как в него вцепиться
когтями и утащить в свои мрачные чертоги.