– Поднимайся, дружище!
– Да я и сам это знаю, – сказал я себе под нос.
Я ощупал себя, покрутился и сделал ленивую зарядку секунд на пять. Ничего не сломано. Вспомнилось, как пролетающие мимо окна казались последним, что я увижу. Но вот я на земле, на той точке, в которую пристально вглядывался, стоя на крыше. И сознание, ошибка, говорит мне, что нужно закончить начатое. Потому как, не разбившись целиком, разбиваются остатки смелости и самоуважения. И я пошел мимо зевак в подъезд соседнего дома, чтобы подняться на очередную крышу, которая теперь уж наверняка будет последней.
Понятное дело, что никто не заставлял меня падать, поэтому и на головную боль нельзя было сетовать. Это меньшая боль из тех, которые я мог испытать. Но она, как бы там ни было, не самая благородная. Ведь с переломанными конечностями я бы проклинал себя за то, что сделал. А я, традиционно неудачник, должен помимо треска головы слышать еще и упреки о несостоятельности в любом деле, каким бы оно ни было.
Улица была полна полутрупами вроде меня. Кто-то только вошел в это состояние, кто-то из него вышел и вновь пытался стать похожим на своих товарищей-зомби. Люди не умолкали, радовались или же обманывали себя в этой радости. Они визжали, пытаясь перекричать шум прошлогодних проблем, рвущихся в год нынешний. Но по большей части мир погибал. И тишина становилась все отчетливее, покуда я двигался к подъезду.
Несмотря на праздничные наряды, улицы были серыми. Снега почти не было, преобладала грязь. Грязь на обуви, грязь внутри человеческих голов, порождаемая желаниями и обидами, грязь проникала сквозь нас. И лишь небольшие островки белого и местами чистого снега не давали нам окончательно забродить. Я попытался отряхнуть ноги, но грязь словно впиталась в обувь. Я попробовал проигнорировать этот факт и бросил взгляд на дверь. Над ней висела табличка:
«Подъезд 20/В»
Дверь в подъезд была распахнута. Я ступил на подъездную плитку, куски которой откололись и были заботливо убраны в прошлое. Местами полы были белыми, но по большей части они пестрили желтыми пятнами от сырости и следами от ботинок, не говоря о грязных бетонных проталинах. Справа рядами висели почтовые ящики, а прямо передо мной в пяти метрах спокойно стояла небольшая лестница, приглашающая всех к дверям лифта.