Лет десять назад Ася была в
пионерском лагере на берегу реки Косьва. Рано утром дежурные
вызвали на пост, где ее ожидал брат Саша. Позвал кататься на
моторной лодке. В лодке были три женщины, одна девочка и лодочник.
Девочку Ася знала, они были одного возраста. Девочка училась в
четырнадцатой школе и откликалась на «пончик». Она идеально
обладала всеми атрибутами для насмешек: толстая, в очках, сутулая,
дылда. Но при этом хорошо дралась, дорого одевалась, ни с кем не
дружила. Тут же, на лодочной скамейке был накрыт условный стол с
охотничьими колбасками, открытыми консервами, красной рыбой. Тишину
реки нарушали бесконечные тосты, байки, смех. Выяснилось, что так
шумно и радостно праздновался день торговли. В памяти Аси
сохранилось много моментов с того праздника. Но самым неприятным
оказался тот, когда изрядно развеселившийся лодочник разогнал
лодку. Она неслась на пяточке, высоко задрав нос. Пустые банки и
бутылки катались по дну, пассажирки визжали, держались за
борт.
– Ему больше не наливать! –
орала одна, стараясь перекрыть рев мотора. Яркий рубин на перстне
оттенял ее бледные опухшие пальцы. Грязные ногти, которыми она
впивалась в доску скамейки, ломались.
В ответ смеялись, а
лодочник в азарте закладывал очередной резкий вираж.
Первым из лодки выпал Саша,
его сразу накрыл бурун. Лодка ушла далеко вперед, а Сашина
маленькая голова поплавком качалась на волнах, глаза трезвые, будто
и не пил. Он судорожно махал руками в холодной воде, отплевывался,
пытался плыть. Следом в воду свалилась девочка, и сразу прыгнула
женщина, видимо, мать.
Оставляя шлейф сизого дыма
в тумане брызг, напуганный лодочник вернулся, подрулил к людям,
заглушил мотор. Все в тревоге, лица напряжены, губы
сжаты.
Первой стали вытаскивать
девочку.
Лодку качнуло, чудом не
перевернулась. Двое для противовеса ринулись на другой
борт.
– Саш, помоги
Надюше…
– Надюша, руку
давай…
– Катенька… сюда
садись…
В конце концов выбрались
все. Ася разобралась, что девочку зовут Катя, мать – Надя или
Надюша. Катю закутали в ватник. – Не больно? – постоянно спрашивала
Надя у дочери. – Не больно, – отвечала та, а глаза переполнены
страхом и ужасом. Один глаз прикрывала мокрая прядь, второй – с
прыгающим взглядом, готовый разрыдаться. А может уже рыдал, но на
мокром лице не видно.