Бродяга ответил c коротким глухим смешком:
– Мой благородный учитель, самый великодушный из наставников вселенной, не знает, чему я научился? Неужели ты сомневаешься во мне, в своём самом известном творении?
– В том, что ты мерзкий выродок, никогда не сомневался.
Гость пожал плечами и саркастически заметил:
– Тут не в чем сомневаться.
– Вижу, ты забыл мои уроки. С врагом не о чем разговаривать, а я твой старый враг. Убей меня, пока можешь. Задуши, застрели, выпей всю кровь. Не медли.
Бродяга тяжело вздохнул и скептически парировал:
– Размечтался. Твоя кровь нынче слабовата, старовата, да и попросту ядовита. И зачем мне тебя убивать? Подарить быструю смерть вместо длинной агонии в беспомощности? Я не настолько дурак, как ты привык думать.
– Ты дурак, потому что ты в ловушке.
– Я зашёл в неё, чтобы поделиться с тобой печальной новостью. Никто другой тебе не скажет, и ты будешь напрасно сердиться на того, кого уже нет. Добряк Дин погиб.
Александер вгляделся в тёмный взгляд бродяги, отчаянно цепляясь за соломинку надежды, что эта новость – лишь дурная шутка. Но гость продолжил:
– Он исследовал миры на границе ойкумены и рукава Марколи. Успел оставить сообщение, что на экспедицию напала неизвестная армада из маленьких кораблей. И это всё, больше ничего неизвестно. Помощь опоздала.
Воздух сжался, мягкий свет затуманился, воцарилась абсолютная тишина. Александер сморщился, сгорбился, затрясся и неловко уселся на ступеньки.
– Совет утвердил проект памятника. Наш курносый озорник скоро встанет на аллее Первопроходцев…
Старик горестно охнул и медленно, задыхаясь, выговорил:
– Сведём счёты. Однажды я обещал тебе пророчество. Что ж, слушай. Ты нацепил маску Князя Тьмы, непобедимого злого гения. И ты силён. Сейчас. Пока. Но… космос велик, и однажды ты встретишь того, кто всё изменит… – Чуть запнувшись и жадно хватив воздуха, Александер продолжил. – Демон Рассвета… Равный тебе. Такой же, как ты… Однажды он придёт, твой верный друг и благородный враг. И если ты не остановишь его, жизнь в Галактике будет рассеяна на тысячи крохотных, едва тлеющих искорок. Ждать рассвета придётся сотню эпох.
В глазах старика полыхнуло злое, мрачное удовлетворение, и последние слова прозвучали медленно и торжественно, словно старик хотел вписать сказанное в память всех присутствующих: