Снег растаял и снова выпал,
Где ты, моя гефсиманская липа,
Под которой лениво и нежно
Думать о куговерти снежной,
На другом конце мира, мира,
На другом конце света, света
Быстротечное наше лето,
Август венчан сияньем млечным
В удалении бесконечном
От тепла такого, как это.
Я лежу в покое и неге
Под прохладной дымчатой кроной,
Солнце тает в листьях зелёных,
Здесь Давиду служила Ревекка,
Здесь, на ложе ему готовом,
Разноцветье коринфских тканей
Небольшими устлав цветами,
Омовенье в сосуде новом,
И простая пища, и танец.
Разве липы растут в Гефсимане?
Я не знаю об этом, не знаю,
Но стою под моею липой,
Словно летаю.
Только руки раскину и падаю вниз непременно,
Что за сладость разлита в моих обессилевших членах,
Виноградного сока и мёда,
Листвы, проплывающей в небе,
Над моей головой запрокинутой,
Что мне так горько,
Так сладко
Опять оказаться в начале,
У истока всего:
– Таки что же мне делать теперь? —
восклицаю в восторге.
– Ну так ляг и поспи, – шелестенье листвы отвечает.
Как шёл ты к Ревекке от Анны
Сквозь долгие годы,
И сам танцевал,
И играл на тимпане.
Но разве ты Анне сказал, что полюбишь Ревекку,
Ревекке – что некогда был с рыжекудрою Анной,
Сегодня умершей,
Что глаза у Ревекки и столь зелены, и столь же
желанны?
Обид не нанёс не прошедшему веку, ни новому веку,
С любимою каждой по новому век проживая.