Поражало и меню празднечной трапезы: «Суп-пюре барятенской, консоме тортю, тартолетты долгоруковские, крокеты скобелевские, буше Смоленск, тимбали пушкинские, стерляди Паскевич, филей Эрмитаж, соус Мадера, гранит апельсиновый, жаркое: вальдшнепы, рябчики, бекасы, цыплята; салат, пломбир Глинки, десерт».
А где же интрига? Интрига в ограде. Критик В. Стасов так о ней писал: «Решетка к памятнику Глинки совершенно необычная и, смело скажу, совершенно беспримерная. Подобной решетки нигде до сих пор не бывало в Европе. Она вся составлена из нот, точно из золотого музыкального кружева. По счастью, к осуществлению ее не встретилось никакого сопротивления».
Между тем к сопротивлению действительно готовились. Вдруг власти заподозрят в этих нотах – тайнопись, крамолу, рогатого чорта? Все могло быть. Обошлось. И уже упоминавшийся «Смоленский вестник» снова – на сей раз с видимым облегчением – писал: «Эта решетка так художественно задумана и так мастерски исполнена, что она является как бы вторым монументом нашему гениальному композитору. В ней все соединено: и оригинальность замысла, и монументальная прочность, и артистическая работа. Она вся железная, ручного кузнечного дела, легкая, изящная, но скована на века. И кружево – монумент! Она вся почти составлена из нот – творений великого человека, чью статую она будет ограждать».
Памятник был принят без купюр.
Впрочем, в двадцатом веке памяьники ставили, что называется, без страха и упрека. И постановка монумента где-нибудь в губернском городе нередко делалось событием масштаба государственного, но уже не на уровне царя и министерств, а на уровне интеллигентского сообщества. Вот, в частности, как описывал столичный стихотворец. Городецкий церемонию открытия воронежского памятника И. Никитину, тоже поэту, но воронежскому: «Народ набился во все прилегающие улицы… Ветер треплет покрывало… Вышел городской голова с цепью и открыл памятник… Надо перо Гоголя или Андрея Белого, чтобы описать городского голову и его речь… Памятник очень хорош… Никитин сидит в глубокой задумчивости, опустив руки. Сходство, по-видимому, полное. Племяницы прослезились, вспомнили, зашептали: «Как живой!"… Момент, когда упал покров, был сильный: какой-то молчаливый вздох пронесся над толпой, и все глазами впились в представшего поэта».