— Рада-рада, ух, какой ты большой! Как дверь! Проходи скорее, волчок, — Урсала слегка растерянно обняла его сухими руками, даже не обхватив широкоплечего мужчину целиком, пригладила поседевшие короткие кудри, а затем засуетилась, принявшись стряхивать крошки со стола. — Сейчас покормлю, сейчас, серуня, только не умирай с голоду. По каким делам тут?
— Тебя захотел проведать. Да и охота здесь хорошая, говорят, — дипломатично ответил Дрей, с неудовольствием прислушиваясь к детскому прозвищу. Ему действительно пришлось пригнуться, чтобы войти в дверь, а потом он с трудом втиснулся в узкое пространство между столом и стеной. Говорить бабушке прямо о том, что приехал забрать, пока поостерегся.
— Да, белок много, — подтвердила бабушка.
— А крупнее есть кто?
— Да много... Ежи вот ходят... — рассеянно ответила она. — Сейчас.
«Ежи?», — Дрей прищурился, оценивая уровень серьезности в ответе. Плохо, если она всерьез: значит голова уже тю-тю.
Урсала делала все так медленно, что мужчина заскучал на стуле. Вздохнул, аккуратно двинул рукой, отодвигая стол на добрый локоть, и опять огляделся. Дом был такой, что проще спалить. Отчаянно пахло стариной. Столу, судя по виду, вчера исполнилось лет сто. Стул под задом едва стоял, шатался так, что страшно было навалиться и приходилось упираться ногами. Дрей глянул в окно: трещины и щели в рамах с палец толщиной.
— Дом-то уже немолод, — вслух произнес, ковырнув ногтем рассохшееся дерево.
— Стоит исче, что ему будет? В дождь крыша течет разве что, — бодро откликнулась старушка, подавая на стол крупно наломанные куски темного хлеба, сырое яйцо, да кислую теплую сметану в старой пиале.
— Крыша? Гляну... Солому, видать, ветер приласкал.
Дрей из вежливости взял кусок хлеба. Макнул в сметану, щурясь, начал послушно есть, хотя не был особенно голоден. Отколупав скорлупки сверху и снизу, быстро выпил яйцо, особенно наслаждаясь прохладным желтком, который всегда любил. Урсая опустилась на соседний стул без спинки, подслеповато разглядывая родственника. Дрей поглядывал на неродную бабушку. Он и молодой ее не видел, помнил уже старой — капризной, но заботливой. Мало что изменилось, разве что светлые глаза стали мутнее, да морщины глубже.