Так может, высказать ему все, что накопилось в моем сердце? Я все равно умру! Мне все равно не жить…
Рефлекторно обхватив свои плечи от пронизывающего холода, я с ненавистью взглянула в выжидательное лицо мучителя.
- Ты, бессердечное животное! Такие, как ты, не должны жить на этой земле!
Я плюнула в его сторону, но ветер не дал совершиться моему полному возмездию, и слюна моя не пролетела и полуметра. Ну да не важно! Главное, что я высказала ему свое презрение… в последний раз.
Мысль о скорой смерти наполнила меня диким ужасом, но… я начала сама задом отступать прямо к обрыву.
Однако Адоэль резко выпустил свою аристократически изящную руку вперед и… остановил мои шаги телекинезом. Я застонала. «Да бросай ты уже меня поскорее! - хотелось крикнуть мне. – Просто оставь меня в покое и дай мне умереть!!!»
Но я ничего так и не произнесла, а начала отчаянно плакать. Вдруг я подумала, что это неправильно. Он не должен видеть моих слез и получать удовольствие! Я буду сильнее! Я…
Усилием воли сдержав слезный поток, я дерзко посмотрела ему в глаза и произнесла:
- Я знаю, что на небе существует справедливый Творец! Перед Его лицом я говорю тебе: ты обязательно будешь наказан за мою смерть!
Лицо мучителя отчего-то изумленно вытянулось. Он был так ошарашен, что опустил свою руку и убрал воздействие телекинеза.
Как только я почувствовала, что освободилась, то внутренне скрепилась, сделала вдох поглубже и… бросилась со скалы!
Дикий смертельный полет, ужас в душе, закипающие слезы отчаяния и ожидание боли и смерти…
Вдруг… чьи-то руки подхватили меня и прижали к теплой крепкой груди. Меня окутал знакомый, но ненавистный аромат магнолии – местного красивого растения, и я поняла: ман Адоэль меня поймал!
Я распахнула и глаза и увидела, что мы снова… в его покоях! Он держит меня на руках и стоит посреди комнаты, отчего-то тяжело дыша.
И тут меня прорвало. Я зарыдала, да так горько, что услышал, наверное, весь его двор. Я не плакала так еще никогда: ни в детстве, когда умерла моя мама и я осталась полной сиротой на службе озлобленных придворных дам, ни в юности, когда меня наказывали розгами за разбитую случайно вазу.
Ман Адоэль зачем-то присел прямо на пол, но из рук меня не выпустил. Я рыдала на его груди, не имея никаких сил отодвинуться от него или успокоиться.