— Мои уши открыты, сестра, — бесстрастным тоном напомнил о себе
Вепрь.
— Но глаза слепы, — язвительно отозвалась старуха, зыркнув
бельмом.
Вождь промолчал, оставив реплику без ответа.
— Она не дочь Совы, — глухо обронила жрица.
Вепрь чуть-чуть приподнял татуированную бровь. Старуха обмакнула
сучковатый палец в кипящее зелье и задумчиво лизнула языком тягучую
жидкость.
— Корень пещерных духов? — проблеск интереса чуть оживил
скрипучий голос.
Индеец молча кивнул. Крашеная басмой коса едва слышно звякнула
вплетенными монетами.
— Смотри, вождь! — каркнула жрица, предупреждающе выставив
палец. — Многие воины остались в Стране снов, отведав корень.
Вепрь вновь кивнул, в легкой усмешке раздвинув сухие губы. Чему
быть, того не миновать.
— Она не дочь Великой Совы, — повторила старуха Ийзека.
Но прозвучало как-то неуверенно.
— Лживый язык — любимая пища пожирателей падали, — равнодушно
ответил индеец, снимая котелок с углей. — Когда она вернется,
накормим им гиен.
— Она не дочь Совы, — левый глаз жрицы полыхнул черным пламенем.
— Она — сама Сова! — Длинный желтый ноготь, загнутый как у рыси,
угрожающе мелькнул перед глазами. — И помни о предсказании! —
Неожиданно легко поднявшись с бревна, старуха исчезла в
темноте.
Вождь вновь усмехнулся. После того, что случилось, старуха
Ийзека признает в Утреннем Цветке любое божество.
Гостья появилась в племени не так давно — луна едва успела
сменить свою шкуру, снова став полной, как беременная самка
опоссума. Пришла не одна: с нею были двое спутников — молодой и
старый. Франки. И в нескольких полетах стрелы от селения стали
лагерем другие — их она с собой не взяла.
Ее ждали. Сидящий Медведь рассказал на совете вождей о
бледнолицей дочери Совы. Племена разделились. Одни утверждали, что
дочь богини не может иметь белую кожу. Другие возражали: Полярная
Сова никогда не была краснокожей. Первые говорили, что инглизы
хитры и коварны, вторые мудро советовали подождать, что скажут
шаманы.
Она пришла. Шаманы творили обряды и… растерянно молчали. Молчали
и молодые индейцы племен лакота-сиу. Но дня не проходило, чтобы
перед вигвамом Утреннего Цветка (вождь уже не помнил, кто первый
назвал ее так) не устраивалось состязание в доблести и воинской
сноровке.
А на третий день она вошла в хижину старухи Ийзеки, чей змеиный
язык лил яд в уши всех вождей и старейшин. Самозванка — таков был
ее приговор. Вошла, невзирая на протесты и проклятия верховной
жрицы. Улках — любимый и единственный внук старухи уже год как
лежал с порезанными сухожилиями на руках и ногах.