Сначала Джейн стала подмечать за любовником уже хорошо знакомые по прежним случаям моментики: зависание в телефоне, мечтательный взгляд, обращенный куда-то в мировое пространство, а потом в один далеко не прекрасный момент она своим чутким волчьим носом уловила на Матиасе запах другой… нет, не волчицы, а человеческой женщины. И эта самая женщина ей была распрекрасно знакома! А еще подруга называется!
— Вы переспали? — спросила он Барбару в лоб. — Ну? Я же все чую!
— Нет, — залепетала та, пряча глаза. — Нет, Джейн! Мы… Мы только целовались, но… Единый! Прости! Ну, прости меня! Чувствую себя последней скотиной, но… Но твой дар опять сработал против тебя! Мы… Кажется, мы с Матиасом нашли друг друга. Нет, не вини его! Это все я! А он… Он страдает…
— Он позорно трусит, раз не счел нужным сказать все прямо! — отрезала Джейн.
— Он не хочет причинить тебе боль… — со вздохом возразила Барб. — Он сказал, что должен все точно про себя, тебя, и про нас с ним понять, все сделать правильно… И мне тоже запретил говорить с тобой. Хотел сам. Когда это будет… удачно. И как раз так, чтобы все было честно.
— Я проклята, — мрачно сказала Джейн и немного побилась головой о стойку, из-за которой на нее, словно из-за бруствера, и выглядывала подруга-разлучница.
— Хочешь? — просительно проскулила Барб и пододвинула Джейн тарелочку, на которой лежал пышный, усыпанный сахарной пудрой пончик.
— Хочу, — рявкнула та и ухватила предложенное лакомство. — Пончик даже из рук предательницы всяко лучше, чем дырка от бублика, выданная самой судьбой! Нет, ну ё-мое! Ну сколько ж можно-то?!
— Ты как счастливая монетка, Джейн. Приносишь другим удачу.
— На хрен других! Что мне до других, если даже лучшая подруга…
Барб смотрела так виновато, что Джейн заткнулась и принялась мрачно жевать халявный пончик. Хоть что-то!
Вызванный сюда же Матиас тоже долго сокрушался, винил во всем себя, просил не обижаться на Барбару, которая вот вообще ни в чем не виновата… Джейн же знай себе лопала пончики, начисто забыв, что вообще-то сидит на очередной диете, и только сопела мрачно. А после, видимо, как-то задобрив внутреннюю бурю сладким и вредным, вдруг развеселилась. Да и что еще оставалось-то?! Не рыдать же, размазывая по физиономии сопли и сахарную пудру!