Втянула грудью воздух, чтобы унять дрожь во всем теле, и склонилась над расстрелянным.
Моя рука потянулась к сонной артерии, и под пальцами забился едва ощутимый пульс. Значит, жив.
И вдруг мужчина своей крепкой рукой перехватил мою руку, да так сильно, что на миг показалось – он сломает мне запястье.
— Помоги… спрячь меня…они искать будут… — прохрипел едва слышно.
Я отпрянула. Сердце от страха колотилось где-то в горле, не давая вдохнуть полной грудью, кровь стучала в висках.
А тут еще сердобольная соседка вышла из подъезда.
— Ой, бедный!.. За что ж они с ним так? — всплеснула она руками.
— Не знаю…
Я неопределенно пожала плечами, и вдруг решилась на риск.
— Помогите затащить его в подъезд.
— Он беду нам накликает! Его же те бандиты искать станут. И нас вместе с ним расстреляют! Тебе неприятностей мало?!
Надо было ее послушать, но моя врожденная эмпатия меня подвела. Не смогла я отказать истекающему кровью раненому.
— Просто помогите мне его дотащить. И молчите о том, что видели.
— Ох, Катерина! Вечно ты проблемы себе ищешь… — поморщилась соседка, но уверенно шагнула мне на помощь.
Кое-как мы помогли ему подняться и доволокли его до подъезда. Он был тяжелым. Пока его тащили, у меня подгибались колени, а по спине тонкими струйками стекал жаркий пот.
Оставив его на ступенях, я побежала за сестрой.
— Ты чего, Катя?! — вытаращила глаза Ариша. — Он же бандит! Просто так на улице не расстреливают!
— Нельзя его бросить! Живой он еще! — заупрямилась я.
— У нас мама болеет!
— Ничего страшного, положим его в моей спальне.
— Дура ты, Катя! — зашипела она на меня, но помогла.
Мы спрятали его в маленькой спальне без окон. Едва стянули с него дубленку, как он вырубился. Это в кино главного героя расстреливают, а потом он еще бегает с автоматом наперевес и красиво уничтожает противников. В реальности все намного страшнее.
Вечером в подъезд приходили какие-то военные – огромные, злые, вооруженные до зубов. Интересовались, не видели ли мы чего подозрительного. Им был нужен красивый брюнет с карими глазами, в коричневой дубленке. За любые сведения предлагали огромные, по нашим меркам, деньги.
Мы с сестрой были ни живы, ни мертвы от страха, и отчаянно мотали головами – нет, не видели. И соседка отрицательно махала руками. У нас, оставшихся в городе после того, как его превратили в руины, существовало негласное правило: своих не выдавать.