"Что, серьёзно? Я даже не начинал его оскорблять, а вы все уже
так насупились? Что с вами, ребята?"
— Следи за языком, человек, — почти прорычал Акихико, и я был
почти уверен, что, если бы он мог, он бы добавил что-то вроде: "Или
ты об этом пожалеешь!" Но, увы, ему не хватило креатива.
— Мамин сынок? — продолжил я, совершенно не улавливая тонкой
грани между провокацией и смертельным риском. Уставившись на него,
я изобразил искреннее любопытство, будто пытался разобраться, не
путаю ли я перед собой ёкая с подростком, обиженным на жизнь.
Его лицо на миг исказилось смесью ярости и удивления. Отлично.
Значит, я попал туда, куда целился. Я не был уверен, что это
поможет мне в бою, но если уж мне суждено быть разорванным на
куски, то хотя бы я сделаю это с удовольствием, затянув его в
словесную перепалку.
Зрители вокруг напряжённо переглянулись, словно пытаясь понять,
всерьёз ли я собираюсь доводить до истерики того, кто способен
сломать мне рёбра одним махом.
"Спокойно, ребята," — хотелось мне им сказать. — "Я просто
проверяю, насколько далеко можно зайти, прежде чем он сорвётся. Это
что-то вроде эксперимента. Наука, знаете ли."
Акихико прищурился, его глаза вспыхнули, как у кошки, которой
наступили на хвост. В воздухе запахло озоном, или, может, это был
аромат его распаляющейся ярости. Трудно сказать.
— Ты играешь с огнём, человек, — произнёс он сдержанно, но в его
голосе чувствовалось напряжение, словно он буквально удерживал себя
от того, чтобы сделать мне что-то весьма неприятное.
— Ну, если так, то предупреждаю: в детстве я мечтал стать
пожарным, — бросил я с притворной серьёзностью, разведя руками. —
Так что для меня это такая себе угроза.
Зрители за моей спиной зашевелились, кто-то нервно кашлянул.
Ясака, уже не скрывая удивления, нахмурилась ещё сильнее. Очевидно,
она пыталась понять, что черт возьми я творю и какой у меня план?
Что ж, у меня для неё новость: никакого плана у меня не было.
Акихико, напротив, выглядел так, будто готов разорвать меня на
куски прямо сейчас. Он сжал кулаки, и мышцы на его предплечьях
напряглись, как канаты.
— Достаточно! — его голос прорезал воздух, как раскат грома. —
Твои слова пусты, как и твои попытки сражаться. Ты просто
жалок.
Я приподнял бровь, изображая крайнюю степень обиды.
— Ох, прости, это было обидно? — произнёс я с искренним
сожалением, но ровно настолько искренним, насколько человек может
быть, когда в его голосе сквозит издёвка. — Я не хотел задеть твою…
эм... чувствительность. Или это гордость ёкая? Как там у вас это
называется?