И вдруг с такою силой, с таким отчаянием опять захотелось яблок, что он даже почувствовал на секунду свежий запах и закрыл глаза, и подумал: почему ночью не спит собака, зачем она бегает по кораблю!?. И о том, что не нужны ему рыба и розовая собака, и все замеры придонных температур… На свете дураков больше нет, и надо наконец добиться и взять расчет, потому что важнее в жизни совсем другое, и будь он проклят, Гусев, двухметровый младенец, и дурацкий его Пират!..
Впереди печально взревела сирена – снова летел заряд. Костин услышал грохот машины, всюду задребезжало: штурман уже дал ход. Тогда, взглянув на часы – было четыре тридцать девять минут, – Костин вздохнул и, закрываясь локтем от ветра, побежал на рев, вскочил в теплую рубку.
Сирена смолкла. В рубке горел тусклый свет. Спиной к двери стоял помощник тралмейстера Гусев – «друг собак и морских букашек», смотрел вниз, в воду и снег, прижимаясь носом к стеклу, уши у него казались очень толстыми: лопоухие, как у мальчишки, и очень противная бородавка сзади на шее. На руле стоял все тот же Паламарчук, в своем красном свитере, крутил штурвал вправо, а по рубке беззвучно метался Владя.
– Берег рядом, – не оборачиваясь, пробормотал Гусев, и Владя тоже прижался лбом к стеклу.
– Сколько на румбе? – крикнул штурман.
– Двести семьдесят… – с запинкой ответил Паламарчук.
– Держи двести восемьдесят пять! – Владя отскочил, натолкнулся на Костина. – Хороша станция, товарищ гидролог!! Не дуло? У вас станция, второй «Пушкин» вахту сдает, как на шаланде. – Штурман передразнил: – «До берега девять миль». Девять! А мы где – гляньте на карту!..
Он яростно дунул в переговорную трубку. Оттуда ответило будто из подземелья:
– Машина слушает.
– Турков? Не спишь? Сто шестьдесят оборотов!
– Есть сто шестьдесят…
– Механик пришел? А? – Владя сморщился. – Как репетировалось на гармошке? Давай… – и вдруг, поперхнувшись, полетел от толчка назад.
Посыпались стекла, и Костина с силой грохнуло затылком об телефон, а на него спиной опрокинулся Паламарчук.
И последнее, что еще слышал Костин, – звонок машинного телеграфа, и ошалело кричал штурман:
– Турков!.. Турков!.. Полный назад!..
III
Моторист Турков кинулся к трапу, когда на щите начали медленно меркнуть циферблаты манометров. Но не успел: сгинули в темноте рукоятки, пропал штурвал оборотов, справа тускнела и стала темной медь телеграфа. Свет потух.