Все было именно так, как он и ожидал: накрытый стол, манящие запахи вкусного ужина, запотевшая бутылка водки. И толстуха, еще более мерзкая, чем он ее помнил. Невыразительное лицо, глупая улыбка со скатавшейся помадой в уголках губ, тройной подбородок, пальцы-сосиски, конопатые руки, белесые ресницы и брови. И тонны, просто тонны бесформенного тела.
– Писечка соскучилась, – жалобно протянула она и распахнула халат. Впервые под ним ничего не было, это худшее, что она могла придумать. Хотя нет, еще более худшим были белые кружевные чулки, которые она тоже надела впервые – по такому случаю. Она села на кресло прямо перед ним и раздвинула ноги. Он внимательно прислушался к себе, ничего кроме отвращения он не испытывал. Как он мог вообще прикасаться к этому мясному ассорти, его передернуло и он вышел, не попрощавшись. Больше они не виделись, он не мог даже слышать о толстухе, она напоминала ему о собственной никчемности.
… – ну и? – вопросительный тон Елены вывел его из раздумий. – Так почему же ты столько лет прожил с ней? Ты ведь говоришь, что не любил ее?
Он представил, как удивленно взметнутся эти строгие брови, как округлятся эти голубые хрустальные глаза и приоткроется маленький ротик, когда он скажет Елене про Пизду и ее власть над ним…
– Просто она человек хороший была, неудобно было бросить…
Все начиналось, как в хорошем кино: шум волн, запах шашлыка, холодное пиво и игристое вино в пластиковых стаканчиках, искры от костра, розовеющий закат, веселая, хорошая компания…
Как он очутился здесь – в тесной кабине чужого авто с этой женщиной, чьи тяжелые и опавшие груди он тискал, жадно заглатывая бледные соски. Она торопливо расстегивала ему ширинку, словно боясь, что он передумает. Он бы не передумал, загадочный механизм бессмысленной алкогольной похоти вперемешку с алкогольной же бравадой был запущен, и остановить его было под силу только самому Богу, но тот мирно спал. Было около четырех часов утра.
В машине было душно – двери и окна были закрыты – запах пота перемешивался с рыбным запахом женского естества и свежего перегара. Поцелуи были слюнявыми и неприятными, он бы обошелся и без этого, но так положено. Особенно когда трахаешь чужую женщину.
Кто она он помнил смутно, их представили друг другу, но у него всегда была слабая память на имена и детали человеческой жизни, как —то профессия и нечто подобное. Красивой она ему не показалась, но вполне соответствовала определению женщины ухоженной: маникюр, педикюр, гладкие ноги, блестящие волосы. Лицо он не очень запомнил, без макияжа многие женщины становятся настолько безликими, что их сложно узнать потом. Запомнил цвет глаз – ярко-синий с нелепой, будто нарисованной радужкой. Контактные линзы, такие он покупал своей дочери, ворча, что это глупость и безвкусица. Особым чувством юмора она не блистала, бесед философских не заводила, тему «о культуре-литературе-кино» не поддерживала. Просто молча выпивала и улыбалась, как ей наверное казалось – загадочно.