Егор рос, как придорожная трава, в силу скверного характера подолгу нигде не задерживаясь – ни у родственников, ни в детдомах.
Он очень дорожил свободой. Она в его представление была слишком дорогим подарком, чтобы так её легко разбазаривать.
Егор обожал ночь. День был для него мукой, и он старался относить к нему философски: ведь зачем-то же светлое время суток было необходимо… Хотя, выбирая профессию, он руководствовался как раз тем, что не будет привязан к графику «с 9 до 18», и с особым удовольствием отправлялся в ночные поездки.
Он служил машинистом на РЖД…
Егор перевалился через подоконник и стал рассматривать пустую улицу. Вдоль проезжей части выстроились – как стражники на посту – светофоры, которые беспрестанно подмигивали жёлтым глазом. Нервный тик у них что ли? Им вторили неоновые вывески магазинов.
Парень задрал голову. Гроздья звёзд, свисающие с тёмно-синего неба, украшали своим присутствием момент.
Егор выбросил окурок, набрал полные лёгкие воздуха и со всей дури крикнул:
– Э-е-ей!
Пустота разорвалась.
Девушка в кровати сонно перевернулась на другой бок и опять засопела.
Егор подбежал к ней и начал тормошить.
– Вставай. Вставай. Мне нужно ехать.
Она недовольно открыла один глаз и пробормотала:
– Куда? Ночь на дворе.
– Ну и что. Мне за свободой ехать надо, – и он громко рассмеялся.
– Дурак.
– Вставай, Софья, и дуй восвояси.
Он ещё раз толкнул её в плечо, чтобы она до конца поняла всю серьёзность его намерений, и стал одеваться. Он уже натянул плавки и теперь прыгал на одной ноге, пытаясь попасть в штанину рваных джинсов.
София села в кровати и злобно наблюдала за его движениями из-под наращённых ресниц. Её любовник был красив. Немного грубоватые, но от этого ещё более мужественные черты лица. Глаза с редким зеленоватым оттенком, обрамлённые густыми, но не слишком длинными ресницами, смотрели на мир нагло, высокомерно. Стройное тело с кубиками пресса на животе, было пропорционально во всех отношениях. Да и ростом не подкачал. Двигался он, как-то развязно, но в тоже время уверено.
Они провели вместе сутки, не отказывая себе в разнообразных порочных удовольствиях. Где-то после десятой рюмки и косячка, он заговорил про любовь, но теперь, судя по всему, даже под дулом пистолета об этом не вспомнит. София надулась ещё больше, но спорить не стала – слишком хорошо знала его упёртость – и принялась нехотя одеваться.