Но это будет потом, когда вся жизнь до встречи с Джимом станет казаться Еве бесцветной, лишенной звуков, и вообще, можно ли это назвать жизнью? А сейчас она слышит только слабый звук прокола и шипение воздуха, выходящего из велосипедной шины.
– Черт, – говорит Ева. Нажимает на педаль, но переднее колесо трясется, как нервная лошадь. Она тормозит, слезает с велосипеда и опускается на колени, чтобы выяснить причину поломки. Маленькая собачка виновато кружит в отдалении, затем лает, будто извиняясь, и устремляется вслед за хозяином, чья фигура в бежевом плаще уже исчезает вдали.
Вот он, этот гвоздь, из-за которого в шине образовался разрыв длиной не меньше двух дюймов[1]. Ева надавливает на шину, и воздух с хриплым свистом покидает ее. Колесо уже практически стоит на ободе; придется теперь тащить велосипед обратно в колледж, хоть она и так опаздывает на встречу со своим куратором. Профессор Фарли решит, что Ева не написала эссе по «Четырем квартетам» Т. С. Элиота, а ведь она потратила на него две ночи; эссе лежит в сумке, тщательно переписанное, занимающее пять страниц, не считая сносок. Ева этой работой гордится, предвкушает, как будет читать ее вслух, краем глаза наблюдая за старым Фарли, который наклонится вперед и станет шевелить бровями. Он делает так всегда, если что-то привлекает его внимание.
– Scheiße[2], – говорит Ева по-немецки, потому что в подобных ситуациях годится лишь этот язык.
– С вами все в порядке?
Ева все еще стоит на коленях, с трудом удерживая велосипед. Опустив голову, рассматривает злополучный гвоздь и размышляет, стоит его выдернуть, или будет еще хуже.
– Все в порядке, спасибо. Только колесо проколола.
Неизвестный прохожий молчит. Она думает, что он ушел, но тут его тень – мужской силуэт без шляпы, рука в кармане пиджака – появляется на траве рядом с ней.
– Позвольте, я помогу. У меня с собой есть ремонтный набор.
Ева поднимает взгляд. Солнце уже садится за деревья, растущие вдоль дороги, – середина октября, дни становятся все короче – и светит ему в спину, отчего черты лица различить трудно. Его тень, к которой теперь прилагаются поношенные коричневые башмаки, кажется гротескно большой, хотя сам он среднего роста. Светло-каштановые волосы, похоже, давно не виделись с парикмахером; в свободной руке – книга в мягкой обложке. Ева успевает прочитать название – «О дивный новый мир» – и внезапно вспоминает зимний воскресный день, когда мать возилась на кухне с ванильным печеньем и по дому плыли звуки скрипки, на которой играл отец, а она сама с головой ушла в странное, пугающее будущее, нарисованное Олдосом Хаксли.