– Ну, во-первых, эксперимент возможен и на основе традиции. Да еще какой эксперимент! Взять хотя бы Бродского. Или уж сразу Пушкина – результатом его экспериментов в рамках традиционной поэзии стал новый для того времени русский язык. А во-вторых, постмодернизм – не просто стиль в искусстве и литературе, а определенная философия и даже образ жизни. Мне такая форма мышления не близка. А Льву Рубинштейну, Тимуру Кибирову, Виктору Пелевину, Андрею Битову – близка. Но себя я в этой стилистике не вижу. Я почему-то, прежде всего, ощущаю в ней запрограммированность – на социальность, ироничность, пастиш, протестную позу… И сразу возникает реакция: ах, вы ждете такого поведения? Тогда я поступлю наоборот!.. А если серьезно, каждое новое стихотворение – всегда эксперимент. Я, например, начинала как ортодоксальный силлабо-тонист. А теперь часто пишу тоническим стихом, без четкого ритма. И с рифмами экспериментирую. Но это чисто профессиональные вещи, заметные лишь узкому кругу. Хотя как раз они позволяют писать более точно, естественно, современно. Поэзия не должна пахнуть нафталином.
– Чем можно объяснить нынешнюю моду на постмодернизм и пост-постмодернизм в России? Все-таки мы страна с богатыми литературными традициями, и явное шарлатанство должно быть очевидно всем, кто хоть немного разбирается в теме. А тут получается, что то и дело возникают какие-то дутые фигуры, за которыми не видно настоящих авторов.
– Я, признаться, последние лет десять больше слышу о смерти постмодернизма… Его расцвет в мировой литературе пришелся на 60–70-е годы XX века. Я еще в школе училась, когда на русском языке, с виртуозно осторожным предисловием Симонова, вышла «Уловка 22» Джозефа Хеллера. Это была настоящая бомба! У нас же всё началось позже – с середины 80-х, когда объявили гласность, я хорошо это помню. Отечественные поэты-постмодернисты были подчеркнуто жизнерадостны, преувеличенно социальны, держались сплоченной группой и выглядели героями-революционерами. Они были в большой моде, постоянно устраивали какие-то перформансы. Особенно Пригов. К слову, даже его смерть потом превратили в перформанс – с этим шкафом, в котором вроде бы несли его тело, с Донским кладбищем… Так вот, когда явление достаточно популярно, к нему логично подтягиваются случайные люди и дельцы. Тем более что чисто технически постмодернизм кажется им простым и доступным. Но сколько я, в то же время, встречала графоманов-традиционалистов, спекулирующих на виршах «под Есенина»! А уж про эпигонов Бродского вообще молчу. То есть жулики и шарлатаны водятся в самых разных областях человеческой деятельности, это не зависит от творческого метода. Другое дело – как выработать критерии оценки, не потонуть в халтуре… Это уже вопросы образования и общей культуры. Вот их, конечно, надо решать.