«Наша стая не в раз поредела. Кто погиб, кто в борьбе изнемог…» – писал тот же Николай Шипилов, прошедший через войну в Приднестровье, через защиту Белого дома – и через бездомье в Москве. (Кажется, нас всех тогда вытесняли из своих домов, начиная с великого патриота Валентина Распутина, едва отстоявшего свою московскую квартиру. А вытеснение из жилья – это вытеснение из жизни…). Но при этом в произведениях Ю. Полякова нет противопоставления себя – миру: даже такому миру! Писатель в нём, по его словам, «…обязан попытаться понять всех. Ведь у самого последнего негодяя есть своя правота перед Богом, а у самого морального человека – свои помрачения сердца…»
Эта позиция ничуть не мешала ему говорить во всеуслышание, на любых уровнях, о лживости внедряемых повсюду оценок – и открыто настаивать на истине, что было весьма опасно. Ведь даже многие маститые писатели с достойными именами в конце ХХ века отошли в сторону от участия в литературном процессе. За это их, то одного, то другого, сажали подремать в какую-нибудь комиссию, никому не мешая. Он, старец, и сидел там – в одиночестве, «от патриотов», и подрёмывал, когда бойко распределялись премии и гранты… Новые хозяева жизни даже понемножку подкармливали их, известных и заслуженных, за идеальную безгласность. А рисковать подкормкой на излёте своих лет, в такое трудное для писателей время, литературные патриархи в основном не решались. Разводили руками: «Коль всё бесполезно, чего уж тут… Плетью-то обуха – нет! Не перешибёшь…» Они смиренно уносили, утаскивали драгоценную Россию с собою, в гроб, куда собирались улечься вскоре. А нам нужна была Россия живая…
Подлинные произведения русской литературы в это время, конечно же, создавались. Но прорывались они к свету исключительно редко. С авторами таких сочинений режим боролся, как с партизанами, прячущимися по дремучим лесам, но совершающими краткие вылазки, – чтобы отбить часть местного населения, угоняемого в рабство западной идеологии. Такая писательская дерзость режимом не прощалась. За нею следовала какая-нибудь карательная акция… И тогда-то безбоязненно отстаивающим литературные «други своя» оказывался никакой не патриарх литературы, а самый молодой писатель нашего поколения – Юрий Поляков. Да, художник, который взлетел гораздо раньше нас, с самых первых своих, очень ранних, произведений. Но та высота, которую он набрал загодя, ещё при Советской власти, сделала его недосягаемым для литературных критиков-киллеров и киллеров-критикесс, плотно усевшихся во все «демократические» жюри, во все комиссии, на все трубопроводы государственного финансирования, во все редакции, – руководить литературным процессом и вершить, вершить тот самый отрицательный отбор.