Через некоторое время сын оборотницы ушел. Когда вкусно запахло
жареной картошкой. Но пообещал вернуться.
Это пугало. Даже не болью, которую несли его кулаки, а тем, что
последует дальше.
Иллюзий не было.
Я прекрасно понимала, что делают мужчины с похищенными
девочками.
Некоторые считают, что к побоям нельзя привыкнуть. Можно. Если
они не могут, значит или их мало били, или поздно бить начали.
Человек ко всему привыкает. И везде живёт, если сдохнуть не
хочет.
А я сейчас может и хотела бы умереть, но что ты со связанными
руками и ногами сделаешь?
Я провела в логове монстров пять дней.
Он приходил по вечерам.
Ненадолго.
Сначала бил, потом трогал, каждый раз заходя всё дальше и
дальше. Я чувствовала себя подарком, упаковку которого открывают
срывают очень медленно, наслаждаясь каждым движением.
Кабельные стяжки он заменил тяжёлой металлической цепью.
Навесной замок... серый, размером с половина моей ладони, такие
продают в каждом хозяйственном магазине, скреплял звенья, создавая
петлю, обхватывающие мою шею, как собачий ошейник.
Конец цепи крепился к массивной дубовой балке другим таким же
замком.
Думать о том, чем это закончится, не хотелось. И я не
думала.
Мир, словно бы, подёрнулся дымкой и закружился в хороводе серых
искор.
Всё стало почти нереальным.
Как в детстве, когда я сильно болела.
Мать того зверя сбросила маску и сейчас злобно скалилась, при
виде меня.
Она приходила дважды в день. Заставляла справлять естественные
потребности в ведро, которое потом не спешила уносить. Давала воду
и немного еды. Потом уходила, захватив ведро.
А я снова падала на кучу трепья в углу.
На пятый день я услышала голоса. Мне хотелось кричать, звать на
помощь, но слабое тело начало подводить.
Холод и влажность подпола спровоцировали простуду. Горло першило
и обжигало жуткой болью, когда я пыталась произвести хоть
слово.
-- Чё за предъявы, начальник? Я, вообще, из дома не выходу.
Ранение у меня, -- нагло рявкнул зверь. -- Лечусь. Я, пока ты тут в
тылу штаны протирал, за родину нашу стоял. За мир и свободу. Жизни
своей не жалел.
-- Мухин, -- голос был мне знакомым. Так наш участковый говорил.
Тихо. Но так четко, словно впечатывал каждую букву в сознание тех,
кто его слушал. -- Ты мне про свои подвиги не рассказывай. Я им
цену знаю. Ты три года назад девчонку пятнадцатилетнюю изнасиловал
и убил. Дали тебе двадцатку. И сидел бы ты сейчас, где следовало.
Но пошёл добровольцем, чтобы помилование получить. Отслужил два
месяца и оказался на воле с помилованием и оторванной ступнёй.
Только я вот ещё что помню. После убийства Маши Кузнецовой тебя
ведь поймали, считай на месте преступления. Отпираться было сложно,
когда ты весь в крови жертвы. А ещё я помню Дину Ветрову и Яну
Стужеву. Обеим по шестнадцать лет. Обе худенькие, черноволосые и
голубоглазые. Прямо, как Маша. И как Марина Васильева. И все
пропали.