Мне не стоит акцентировать свое внимание на ЭТОМ.
− Не знаю:
двадцать три? – Испытываю досаду от того, что он отвечает вопросом на вопрос.
− Пусть будет
двадцать три.
Я хмыкаю: ну это же абсурдно!
− Ты не
любишь говорить о себе, да?
− В мире
очень много тем, которые более интересны, чем моя персона, Кая.
С этим я бы поспорила.
− Но я никуда
не тороплюсь, и знаешь, мне бы хотелось узнать немного больше о парне, дома у
которого нахожусь. Ночью.
Мой тон
легкомысленный, но Данте выглядит очень серьезным, когда отвечает.
− Я не
причиню тебе зла, Кая. Это главное, что тебе надо знать. Ты мне веришь?
Он смотрит на меня со скрытой в глазах тревогой. А
еще я вижу боль и огромную печаль, которые затаились так глубоко, что кажется,
никогда и ничем не искоренишь их оттуда.
Этот парень с улыбкой, от которой захватывает мой
дух – страдал. И я знаю это совершенно точно, при этом практически не зная его
самого.
Я киваю.
− Да, Данте,
верю.
***
Остаток времени, пока мы доделываем сэндвичи, я
рассказываю ему о себе. О том, где родилась, что жила с бабушкой и дедом, и что
поступила в университет Гонзага, чтобы быть рядом с дедушкой после того, как не
стало ба.
Я не большой любитель говорить о себе – вот где
действительно скука смертная, но Данте слушает меня с интересом, и я продолжаю.
Он сам спросил, что мне показалось немного
нечестным, так как о себе говорить он отказывается, но этого я ему не сказала.
В моей жизни не было ничего примечательного, и я не
делала тайны из своей биографии. Обычное детство, стандартные подростковые
проблемы; никаких ужасов, никаких трагедий.
Случай этой весной – исключение и я оставляю за
собой право не упоминать о нем.
О таком не говорят парню, который тебе нравится.
− Что дальше?
– спрашиваю я, когда все двадцать сэндвичей готовы.
Данте бросает на меня загадочную улыбку, затем
вынимает из нижнего шкафчика два больших термоса – один для чая, другой для
кофе.
− Для кого
это все?
Я больше не могу сдержать любопытства, когда он
укладывает все в большой черный рюкзак.
− Скоро
увидишь.
Данте надевает свою кожаную куртку, а мне дает одну
из своих толстовок, чтобы я надела ее поверх своей. Когда мы одеты, он берет
меня за руку, и мы выходим на улицу, где стало еще прохладней. Но, удивительно,
мне очень даже тепло и дело не во второй толстовке, а сильной, горячей руке
парня, что держит меня.