– Мариночка, доченька, не упрямься, гимнастика обязательна, и ты прекрасно об этом знаешь. Хочешь, я с тобой посижу, а ты мне покажешь, что умеешь делать…
– Марина! Не халтурь, делай как следует, что это за «мостик» такой? А говоришь, умеешь… Марина! Как следует, это значит держать две минуты: колечко… мостик… шпагат… ласточку… и кораблик! Держи-держи-держи! Умница моя! Наша с отцом гордость. И ещё раз, всё сначала… Держать, держать, не опускать! Молодец!
– И последний раз, соберись и сделай всё идеально. Держишь две минуты – кольцо… мостик… шпагат… ласточку… Кораблик подержи подольше, сколько сможешь. Молодец! Держать кораблик, держать…Ты что, умерла?! Ещё раз!»
«Последний раз» – это уже «на автопилоте» и с закрытыми глазами. «Ещё раз» – это когда «уже умерла». Потом душ, потом спать (во сне – каток), где уж тут помнить о каких-то яблоках. Маринэ пришла на урок с пустыми руками. Ей и ещё двум девочкам, которым родители не дали денег на покупку дорогих (по зимней цене) яблок, учительница, полнясь праведным гневом, нарисовала в дневниках большие жирные единицы и выставила из класса как не подготовившихся к уроку.
Маринэ смотрела на жирный фиолетовый «колешник» в своём дневнике и не верила своим глазам. У неё и троек почти нет, а тут – такое унижение, такой позор. Она даже не двоечница, она колышница. Или колешница. В голове больно и звонко стучали молоточки: «эртиани, эртиани, эртиани…» (груз.: единица).
Чтобы не думать о своём несчастье, Маринэ применила испытанный способ и принялась считать до десяти: «Эрти, ори, сами, отхи, хути, эквси, швиди, рва, цхра, ати», но легче не стало, и она продолжила сквозь слёзы: «тэртмэти, тормэти…» (одиннадцать, двенадцать…). Плелась нога за ногу, всхлипывая, и утирая слёзы кулаком, как когда-то на гимнастике, когда она падала и больно ушибалась (на слезы тренерша не обращала внимания, поднимала на ноги и снова ставила на бревно). Школа была не близко, пока дошла, до атаси (тысяча) досчитала. Не помогло.
Домой она пришла расстроенная и злая. Хлопнула дверью так, что в серванте зазвенели стёкла. Швырнула отцу дневник чуть не в лицо, уселась на пол и заплакала. Гиоргис потребовал от дочери объяснений, которые и были изложены – предельно чётко, сквозь всхлипы и судорожные вздохи. В квартире воцарилась нехорошая тишина. Маринэ сидела на полу, уткнувшись головой в колени и захлёбываясь от слёз. Мать дрожащими руками капала в стакан с водой капли пустырника. Отец крякнул, открыл бар и глубокомысленно в него уставился…