«Я делаю это ради Фирочки», - твердила про себя Елена.
Через несколько дней ее брак с Константином остался в
прошлом. Она стала Еленой Михайловной Зильберштейн. Арон официально удочерил
Глафиру, девочку записали еврейкой и дали ей другое имя – Эсфирь, чтобы не
нужно было привыкать к новому сокращению.
Константин с Еленой не разговаривал. Старался уходить
пораньше и приходить попозже. Сталкиваясь с кем-нибудь из них в коридоре или на
кухне, молча отворачивался.
«Ничего, потерпи еще несколько дней», - успокаивал Елену
Арон.
Сжав зубы, она терпела, хотя и с большим трудом. «Скорей
бы!» – стучало в голове, когда Константин встречался ей в коридоре. Невыносимо
было смотреть на него - любимого, которого она предала. Невыносимо было знать,
что ему осталось жить совсем немного, - знать и молчать. Ведь он мог хотя бы
по-христиански подготовиться к смерти, если не оставалось ничего другого. Но
страх, липкий, животный страх, был сильнее любви и совести. Страх за себя –
чего там скрывать! – и потом уже за дочь. Арон был ей неприятен, но страх
побеждал и это чувство.
Константина забрали ночью, через две недели. Арон
участвовал в аресте, Елена сидела на постели, накинув шаль поверх сорочки, и
тихо плакала. Выйти в прихожую и увидеть бывшего мужа в последний раз она не
решилась.
Они заняли четвертую освободившуюся комнату. Единственная
оставшаяся соседка, пожилая уборщица Катя, демонстративно не замечала Елену,
хотя всегда была к ней очень приветлива. А потом исчезла и она. Целыми днями
Елена неподвижно сидела в одной из комнат – той, которая раньше принадлежала
Константину. И даже плач дочки не сразу мог вывести ее из оцепенения.
Однажды к ней заглянула подружка по клиросу и сказала, что
дядя просит ее зайти. За те месяцы, которые прошли со страшного дня,
безжалостно перечеркнувшего ее жизнь, Елена ни разу не была в церкви, словно
считая себя нечистой.
Дядя был болен, лежал в постели. Елена робко присела на
шаткий табурет.
- Там, на столе, письмо от Кости, - заходясь кашлем,
сказал старый дьякон. – Возьми, прочти.
- Что?! – прошептала Елена, едва не теряя сознание.
Оказалось, что Константина, не обвиняя ни в чем серьезном,
просто выслали как «потенциальный контрреволюционный элемент». Местом
жительства ему определили село Терса под Саратовом, запретив выезжать оттуда.
Он писал, что устроился вполне сносно, нашел работу, спрашивал, не слышно ли
чего о Елене и дочке.