И там, среди цветов, с умным видом что-то втирает ей.
На полпути торможу себя. Подойду сейчас – и не удержусь, а портить маме свадьбу – последнее, чего бы мне хотелось.
Резко разворачиваюсь, глазами выискиваю белый мамин костюм и пробираюсь сквозь толпу.
– Давид, - протягиваю руку, пожимаю широкую ладонь. – Желаю всем нам через пятьдесят лет собраться в этом же доме на золотой свадьбе.
– Ну, до ста лет мы с Давидом вряд ли доживём, - мама смущается, прижимает к себе букетик. – Что скажешь, Давид?
– Нет ничего невозможного, - он скупо улыбается. От глаз разбегаются морщинки. – Ты прав, Эрик. Держим курс на золотую свадьбу.
– Отлично, - одобряю. – Кстати, - оглядываюсь, машу рукой на паучка. – Заметил, что вон той девушке не очень хорошо. Вырвало ее, - привираю. – И бледная. Все симптомы ротавируса, как на ладони. Но я, конечно, не врач, - быстро добавляю, когда их лица испуганно вытягиваются и мысленно даю себе затрещину – не перегибай, Эрик. – В общем, как-то она болезненно выглядит. И родителей ее что-то не видать, позаботиться некому, да уж, бедная. Ладно, я сбегаю быстро поем, голодный, как волк, - тараторю и чмокаю маму в щеку.
Смешиваюсь с толпой.
Расчет не подвёл – молодожены торопятся к паучку.
Стягиваю со стола тарелку с нарезкой, из-за колонны наблюдаю, как они подходят. Жую сыр.
Врать плохо, но я почти правду сказал. Эля бледная и взгляд такой, словно она на необитаемом острове оказаться мечтает, вдали от всей свадебной суеты.
Немножко волнения за паучка не повредит. А ещё лучше – если Давид поймет, что на Саньку полагаться нельзя. И по-военному сухо и кратко отдаст приказ: собирай-ка вещи, дочь, и возвращайся домой.
Они разговаривают, я ем сыр.
– Эрик! - оглядывается на зал мама и взмахивает рукой.
А знакомство в мои планы пока не входит, у Эли вид терминатора, чем-то ей не угодило мое имя.
Отступаю за колонну, скрытый от обзора жую нарезку. На такой жаре обычно кусок в горло не лезет, но я, оказывается, волнуюсь.
Ещё и оркестр что-то трагичное играет.
Народ понемногу рассасывается, выходит в сад, где в белых шатрах накрыты столы. Убеждаюсь, что угрозы в виде мамы и Давида на горизонте нет.
И рулю на улицу.
Паучок стоит на крыльце.
И опять рядом вертится Саня – залитые лаком волосы, строгие брюки, в черные туфли, как в зеркало можно смотреться.