А следующий выгул в Даугавпилсе. Стоянка длительная, минут пятнадцать. Я уже умывшаяся, попившая проводницкого чаю и более уверенная в себе. Прогуливала мосек парами вдоль рельс и выговаривала непривычное: «Дав-гав-пилс… Дау-гау-пилс… Даугавпилс».
За составами не виделось признаков города, лишь чуточку здание вокзала в готическом стиле. Но сердце сентиментально заныло: вот я уже где-то совсем в другой земле, так странно называющейся, а значит, почти уже началась новая жизнь, где все будет не так как в былом. Само название города навсегда запечатлелось, хотя я там всего-навсего выгуливала минут десять собак. Даугавпилс – не географический пункт на территории Латвии, а неуловимый порог в зарождающуюся юность.
Почти весь день просидела я, уткнувшись в окно. Мои попутчики не догадывались, что столь тихая девочка тоже из цирковых, и во всю перемывали шумной братии косточки. Под вечер я решилась выйти в тамбур покурить. Тайно от родителей взяла с собой пачку «Явы» и сейчас, по привычке стесняясь взрослых, незаметно для соседей извлекла со дна сумки книгу и проследовала с ней в тамбур. Томик являлся убежищем для сигаретной пачки: в страницах его прорезана была секретница. Выковыряла пачку, сняла хрустящий целлофан, откинула козырек, вскрыла серебристую бумажку и выколупнула ногтиком сигарету. Понюхала. Аромат незажженных сигарет – чрезвычайно приятен. Тяги к курению у меня не было, но я ужасно стремилась сделаться лихой, или хотя бы казаться таковой. Подпалила кончик, наполнила рот дымом, и тут же он вырвался обратно – не умела затягиваться. Опять, напыжив щеки, набрала дым.
Внезапно открылась дверь и возникла Эмилия Францевна с кульком и бутылкой лимонада: возвращалась из вагона-ресторана. По школьной привычке дернула я руку с сигаретой за спину, а дым от неожиданности проглотила и закашлялась как простуженная кошка. Эмилия Францевна заохала, а когда я пришла в себя, вдруг спросила, для чего я подалась в цирк. Утирая едкие слезы, бормотнула: «Хочу путешествовать». Эмилия Францевна почему-то обидилась и, поджав губы, удалилась. А я прополоскала рот, выпихнула бутафорскую книгу через унитаз на рельсы и направилась по ходуном ходящим межвагонным сцепам в ресторан.
Села за стол напротив зеркальной перегородки и, любуясь на себя в зеркало, как можно независимей попросила у подошедшего официанта рюмку коньяку. Он ничуть не озадачился, а лишь скороговористо узнал, чего еще требуется. Замешкалась, припомнила: «Лимончик». Принес. А я расстраивалась: ну никто, никтошеньки не шокируется столь дерзким поведением подростка, никому нет никакого дела, даже неинтересно. Сидят, жуют, болтают, ковыряют в зубах. Но ведь я же, я, я, я тут! «Я так не играю», – возникла детская мысль. Выпила отвратительную как лекарство коричневую жижу, передернулась судорогой и в этот момент поймала насмешливый взгляд лиловоносого дядьки за дальним столиком. Досадуя, что творческий акт не задался легким и непринужденным, пососала кислую лимонную дольку и вновь передернулась. Вовсе расстроилась. Закурила. Вскоре с непривычки возникло головокружение и, наконец, развеселилась: «Все же, черт возьми, но сама по себе поездом еду в дальние края и… и как это здорово быть совсем уже взрослой!»