Про войну с Украиной им знать незачем. Да и не поверят.
— Так, все, обед остынет! Когда я ем, я глух и нем, —
распорядилась бабушка, и мы молча приступили к трапезе, только
радио-говорунок тарахтело о демократии, коррупции и о том, что
ничего в стране не изменилось, кроме флага. Ничего, ага.
Только теперь можно умереть, потому что у врачей неотложки нет
лекарств.
Голодают целыми семьями.
Бездомные дети умирают на улицах, и никому нет дела.
Мальчики мечтают стать бандитами, девочки – валютными
проститутками.
У народа вырвали хребет, и стало не на что опереться. Из нас
растят манкуртов, вытравливают чувство собственного достоинства,
учат прислуживать и подмахивать…
От мрачных мыслей отвлекла бабушка:
— Я подготовила тебе творожка, десяток яиц, три литра молока,
только из-под коровы. Вчера утку забила, полтушки есть, можешь
забрать. Картошки три килограмма. Немного моркови и лука.
— Спасибо. – Я протянул бабушке пять тысяч, она брать отказалась
– как обычно.
— Я ж понимаю, ты не себе, — проговорила она. – Мы ж с Колей
точно так же детей подкармливали. Самим после войны есть нечего, а
делились. Помню девочку… рыженькая, как солнце, а худющая, живот
вздулся… У меня ж только два куска хлеба. Я ей половину отдала, так
она аж расплакалась.
Бабушка ушла в дом, вынесла авоську с продуктами и пакет, откуда
я переложил овощи в рюкзак, а перед выходом все равно отдал пятерку
Каюку. Он всегда передавал деньги бабушке. Она ж не Рокфеллер,
чтобы всем помогать. Держит скотину, просыпается в шесть часов.
Хорошо хоть Каюк появился, лишние руки в хозяйстве всегда нужны. А
мои воспитанники – не помощники, скорее обуза, потому что
маленькие.
— Ба, — вспомнил я, — а у тебя есть место, чтобы хранить орехи?
Можно сделать запас, чтобы передавать деду в течение года.
Задумавшись, она кивнула.
— Не для десяти тонн, и прежде их сушить надо, но это не
проблема. Сушить – на брезенте в конце огорода, хранить часть в
гараже в ящиках, часть – на чердаке.
— Отлично! Завтра готова к выезду по точкам?
Бабушка закатила глаза, но кивнула.
— Я за старшего! – обрадовался Каюк.
Вспомнилось, как мне в его возрасте нравилось, когда все уходили
из дома и наступал благословенный покой: можно было слушать рок и
ходить по дому в трусах. Правда, случалось такое очень и очень
редко.