– Беспременно скажу, – радостно промолвил Антошка.
– Что твой дяденька-мерзавец?.. По-прежнему тебя бьет? – участливо спрашивал «граф».
– Теперь полегче… Маленьких шибко бьет. Ремнем больше, черт! А, главное, она – настоящая ведьма!
– Уйти тебе от них надо, вот что…
– Никак нельзя… Он говорит, что я ему проданный по бумаге… И, кроме того, племянник… Везде, говорит, тебя разыщу…
– Глупый! Нынче людей не продают… И какой ты ему племянник? Он все врет… Однако иди, иди, Антошка… Замерзнешь… Ишь, погода! – проговорил «граф», сам поеживаясь от холода. – Да завтра же зайди ко мне, слышишь?..
– А где вы теперь живете? Я в «лавре» был… Там вас не оказалось.
– В больнице три месяца лежал и, видишь, отлежался! Теперь я не в «лавре» живу, а у Бердова моста, дом сто четыре, во втором дворе, у прачки… Запомни адрес. Да спрашивай не графа…
– Не графа? – удивился Антошка.
– То-то и оно, что не графа! – усмехнулся «граф». – А Опольева, Александра Ивановича Опольева. Не забудешь?
– Не забуду… А то записать разве?
– Уже и писать выучился? Ай да умница!.. Только векселей не пиши! – вставил «граф» с грустной улыбкой… – Я тебе когда-нибудь объясню, что такое вексель… Постой… у тебя руки, как у гуся… Давай карандаш…
Он записал адрес и фамилию и, отдавая листок мальчику, сказал:
– Смотри же, завтра приходи… Я тебя угощу и побеседуем, как тебе от твоего разбойника уйти… Только ему ни слова… До свидания, Антошка!
С этими словами «граф» как-то важно приподнял голову, слегка выпятил грудь и скоро скрылся в полутьме сумерек, а Антошка, вскинув на плечи ларек, бодро зашагал на Пески, весьма довольный и встречей с «графом», и двугривенным, столь неожиданно попавшим в его карман и позволившим ему побаловать себя роскошным обедом.
Зайдя в закусочную, он спросил себе порцию селянки5, запил ее двумя стаканами горячего чая и затем забежал в мелочную лавочку и на пятачок спросил леденцов. Засунув себе в рот сразу штуки четыре, Антошка остальные бережно завернул в бумагу и, запрятав их за голенище, вышел из лавки.
После такого пиршества Антошка почувствовал себя и счастливее, и бодрее, и совсем не думал о жидких пустых щах у «дяденьки». Эти щи и вообще-то не прельщали его – до того они были водянисты и мало насыщали, а теперь, вспомнив о них, он даже сделал гримасу.