Вот ослепительно-жёлтый крест. Густая краска недавно легла на железные завитушки, повисла липкими каплями.
«Сомова Авдотья Никитична. Дата смерти – май 1985 года».
С поблёкшей фотографии смотрит на меня почтенная старушка. Лицо её тоже блёклое, ничем не примечательное, среднестатистическое. Видимо, один из современных потомков Авдотьи Никитичны – внук, правнук или внучатый племянник – надумал привести в порядок заброшенную могилу. Для этого благого дела он и раздобыл масляную краску.
«Достал её, конечно, на халяву», – сразу понимаю я. Передо мной уже, словно живой, стоит молодой Сомов. Черты лица всё те же, мелкие, ничем не примечательные. Мужчина осторожно крадётся к складу предприятия, где работает охранником. Там, за фанерной дверью, – ряд металлических банок. Завезли их только вчера.
– Краска для бордюров, оттенок «мокрый асфальт», – поведал грузчик Виталька.
«То, что нужно», – тут же смекнул Сомов, замыслив план изъятия.
Это было с утра, а теперь ночь, прежние хитроумные планы сами собой испаряются. Сомов трусит. На лбу выступает липкий пот. Сбоку таращит свой глаз камера видеонаблюдения. Каждая собака знает, что она не работает, а всё равно боязно.
«Поймают – уволят! Позора не оберёшься. И всё из-за какой-то ерунды!» – ругает себя новоявленный грабитель, но, дрожа, отжимает хлипкую задвижку, дёргает дверь.
Тишину прорезает предательский скрип. В помещении темно, пахнет сыростью. Сомов медленно передвигается по бетонному полу, цепляется за ступеньку, с трудом удерживает равновесие, беспомощно шарит руками и наконец нащупывает пузатые банки. Вот они, в углу на стеллаже. Парализованный страхом мозг судорожно соображает:
«Тара небольшая, литровая. Надо прикинуть, сколько краски уйдёт на крест и ограду. Одного литра не хватит, значит, надо брать два, а лучше – три».
Первые попавшиеся под руку банки громоздятся друг на дружке.
«Бежать, скорее бежать отсюда!»
Впереди беспросветный мрак, каверзная ступенька и отвратительный дверной скрип. Сомов опрометью несётся прочь, подальше от злополучного склада.
Краска скрывается под ворохом форменной одежды, потом выносится через проходную и отлёживается на домашних антресолях. Спустя полгода Сомов едет на кладбище. Там он наконец-то откупоривает многострадальные банки и громко чертыхается. В банках действительно краска, но не тёмно-серого, а пронзительно-канареечного цвета. Только психически ненормальный может выбрать такую! Сомов проклинает грузчика Витальку вместе с его «мокрым асфальтом», ругает себя самого за простоту и доверчивость. Но деваться некуда, не возвращаться же обратно! Начинается ударный труд. Наждачная бумага ожесточённо грызёт витые узоры ограды, щетинистый помазок гуляет вверх-вниз, вверх-вниз, и тяжёлые капли краски, словно жёлтые слёзы, катятся по кресту. К вечеру работа окончена. Усталый Сомов переводит дух, умилённо смотрит на солнечно-яркое распятие, а после на такие же сверкающие церковные купола и вспоминает бабку Авдотью. Когда-то она гладила его по голове, пихая в детскую ладошку двадцать копеек на мороженое. И вот теперь он отплатил ей добром – облагообразил неухоженную могилку. Родственный долг выполнен, можно смело ехать домой. Там на кухонном столе – заслуженный кусок кулича, рюмка водки и селёдка под шубой, но Сомов медлит, всё стоит и ждёт чего-то…